Перепишут закон

Как рассказала «Краснодарским известиям» депутат Госдумы Светлана Бессараб, народные избранники хотят добиться большей прозрачности и открытости деятельности психиатрических стационаров. А еще члены группы направят все усилия, чтобы закрепить правовой процесс по снятию установленных ограничений и трудоустройству граждан после улучшения их состояния психического здоровья. В целом закон должен быть направлен на защиту интересов  и прав граждан.

— Работы еще много, пока говорить о каких-либо окончательных решениях и поправках рано, проект сырой,

— подчеркивает Светлана Бессараб.

Отмечается, что в документе планируют определить основные понятия. Например, кто относится к категории лиц с психическими расстройствами. Это касается людей с аутизмом, которые не учитываются в действующем законе. Рабочая группа также обсуждает, что будет подразумеваться под психиатрическим освидетельствованием.

Почему российская психиатрия нуждается в реформации

Врач-психиатр первой категории, практикующий уже больше 46 лет, Юрий Мезенцев уверен – говорить о том, что пациенты ПНИ (психоневрологического интерната) бесправны, нельзя. Просто многие не имеют юридической подкованности. Он разъясняет некоторые нюансы действующего законодательства.

— К примеру, директор ПНИ может стать опекуном для недееспособного гражданина. Он даже пенсию будет получать за него.  Он несет юридическую ответственность за поступки душевнобольного, который самостоятельно не может совершать различные сделки (купля-продажа и так далее). Но говорить о том, что пациент бесправный, мы не можем. Другой вопрос, что многие попросту не знают о своих правах, поэтому часто ими не пользуются. Если депутаты Госдумы пропишут поправки для повышения юридической грамотности, было бы хорошо,

— делится своим мнением Юрий Мезенцев.

Еще один момент, который обсуждается депутатским корпусом, – трудовая реабилитация. Возвращать пациента к нормальной жизни, конечно, необходимо, но как это сделать?

Раньше, по рассказам психиатра, в нашей стране существовали реабилитационные отделения.

— В 70-80-х годах, к примеру, в краевой психиатрической больнице пациенты делали тапочки, заколки для волос. И так было не только у нас, но и в других учреждениях края. Во время перестройки такие отделения стали закрываться, а с 1993 года остановились полностью, поскольку это стали считать принудительным трудом. Кстати, похожая мера была в наркологии, работали лечебно-трудовые профилактории. Помните фильм: — «Кто на карьер? – Я!»

Правда, каждый из «алкоголиков-тунеядцев» имел свой срок для трудового исправления. Насколько логично реабилитировать и возвращать к жизни психически больных людей? Юрий Мезенцев сомневается в пользе этого решения:    

— Трудно сказать, действительно ли нужна таким людям трудотерапия. Мне кажется, что это занимало много организаторских усилий, да и потом – не будешь же ты заставлять их работать? Другое дело, если бы благодаря этому труду они могли бы получить реальную специальность… Но ведь душевнобольной находится в таких клиниках на лечении – тут не до работы. А если он в состоянии работать – долго в больнице не задерживался. Помню, что это был основной аргумент против подобного вида реабилитации,

— отмечает психиатр.

Юрий Мезенцев считает, что такие меры следует вводить для лиц, находящихся на принудительном лечении по решению суда.

— К примеру, человек с психическим заболеванием украл курицу. Ответственность за свои действия он не несет, душевнобольной. Вместо этого гражданина отправляют на принудительное лечение. Вот если такой пациент способен трудиться, пока получает поддерживающее лечение, он вполне может заняться работой.

Следующий момент — техника безопасности. Любая работа подразумевает подобные правила, но кто станет следить за тем, чтобы пациенты ПНИ ничего себе не повредили? Сложно найти безопасное и полезное занятие.

Еще одно изменение, которое анонсировал сопредседатель рабочей группы по разработке законопроекта психиатр Георгий Костюк, касается диагностики пациентов с легкими психическими расстройствами: деменцией, тяжелой депрессией, тревожными синдромами. Чаще всего человек, у которого есть жалобы на свое самочувствие, идет либо к неврологу, либо к терапевту. Но все дело в том, что такие специалисты не могут ставить подобные диагнозы по закону — право на это имеет только психиатр.

Сегодня значительно вырос процент людей, страдающих от синдрома повышенной тревожности, принимающих антидепрессанты. Но они часто приходят на прием к психиатру уже в запущенном состоянии: многие боятся, что их поставят на учет и жизнь пойдет под откос.

Кроме того, существует определенная категория людей, которые представляют реальную угрозу окружающим, и речь идет не только о потенциальных маньяках. Конечно, такой вряд ли придет «сдаваться» психиатру самостоятельно. Выявить человека с серьезными отклонениями практически невозможно.

— У нас под наблюдением находилась бабушка, у которой жили несколько десятков кошек. Соседи жаловались на запах – квартира у старушки была в запущенном состоянии. Но чтобы провести экспертизу ее психического состояния, должно быть основание. К примеру, так просто взять и сказать, что мой сосед больной, заберите его — не получится. Без согласия человека я как психиатр даже беседовать с ним не имею права. Он должен подписать несколько документов: согласие на беседу, медицинское вмешательство и обработку персональных данных. И мы прекрасно понимаем, что люди, несущие угрозу обществу, сами к врачу не приходят. Лично я за все 46 лет практики с таким не сталкивался ни разу,
— признается Юрий Мезенцев.

Он поясняет, что только суд вправе отправить на принудительное освидетельствование, чтобы психиатр подтвердил болезнь. Это очень сложная процедура.

Приговорили к пожизненному лечению

Мне довелось побывать в психоневрологическом интернате в одном из городов Краснодарского края. Визит был рабочим – ПНИ отмечал юбилей со дня основания, об этом нужно было рассказать.

Нас встретили у высоких ворот. Персонал в белоснежной форме, пациенты – в новеньких спортивных костюмах, выстроились в линеечку в широком зеленом дворе. Как и подобает хозяевам дома (а для большинства пациентов это так и есть), перед нашим приездом здесь навели порядок и тщательно отобрали тех, кто способен «вести себя прилично» при гостях.

— Сколько у вас человек живет?

— Сейчас интернат полностью «забит»: 140 человек.

Пересчитываю: нам показали только 18 человек. Остальные, как шепнула администратор, не такие спокойные.

Нас пригласили внутрь интерната: светлые чистые комнаты, небольшая столовая. В гостиной на стене висит телевизор, правда, пульта поблизости не видно — возможно, его включают в определенное время. Сопровождающая женщина показывает кабинет, где с пациентами занимаются психотерапией. Для нас даже проводят сеанс: сгоняют в кабинет проживающих, как школьников в класс, усаживают на пол, включают им диск с медитацией и специальную подсветку.

— А сейчас закрываем глаза, слушаем приятный голос и расслабляемся…

После медитации всю нашу делегацию ведут во двор, где стоит теннисный стол. Сегодня специально для гостей сыграют партию один из лучших местных спортсменов и завхоз. Пока идем по коридорам, замечаю через решетку окна какое-то движение на заднем дворе. Успеваю заглянуть и увидеть лежащего на земле со спущенными штанами мужчину неопределенного возраста. В уголке рта — струйка слюнаы. Еще несколько человек пугающего вида бесцельно бродят вокруг дерева. А вот и то, что хотели от нас скрыть из-за неприглядности: отделение для буйных, похоже, находится именно здесь.

В этот момент мой взгляд пересекается с взглядом одной из пациенток. Если честно, немного страшно, кажется, что заглядываешь во тьму безумия. Ее глаза блуждают по моему лицу, но вряд ли она меня видит.

Во дворе начинается игра в теннис. Санитарки подбадривают играющих. Несколько человек отошли в сторонку, покурить в беседке.

— Здорово, что у вас есть теннисный стол! Любите играть?
— спрашиваю у одного мужчины.

Сначала он мрачно молчит, а затем отвечает, что «нормально».

— Чего ж тут хорошего, я на волю хочу, вот вы сейчас уйдете, а мы тут останемся. Этот теннис уже вот где.… А я на волю хочу,
— говорит он сквозь зубы.

ПНИ оставляет после себя тягостное впечатление. Мы увидели даже не часть обычной жизни пациентов и сотрудников, а лишь кусочек приукрашенной действительности. В реальности вряд ли кто-то захотел бы жаловаться на проблемы, на то, что рук не хватает каждому уделять должное внимание, что агрессивные пытаются сбежать. ПНИ закрыты от глаз большинства людей, а иногда и от родственников. Это ясно показывают правила интернатов:  опекуном недееспособного пациента назначается организация стационарного социального обслуживания. И директор имеет право отказать в посещении больного их законным представителям, адвокатам, нотариусам, священнослужителям и родным. В законе прописано, что такое происходит в случае ухудшения самочувствия проживающего в ПНИ либо в случаях, предусмотренных законодательством.  Несмотря на то, что в Краснодарском крае нет случаев злоупотребления этой «властью», но ведь могут найтись в российских психоневрологических интернатах недобросовестные директора? У этой медали две стороны, и вторую вам вряд ли покажут. Закрытость специализированных больниц и диспансеров может порождать нарушение прав граждан, находящихся там на лечении. Предложенный законопроект должен быть направлен на обеспечение их прав при оказании психиатрической помощи и сохранение их социальных гарантий.

Эта тема касается нас больше, чем кажется. Возможно, пожилая соседка, которая содержит невероятное количество кошек в однокомнатной квартирке, нуждается в помощи. Или странный парень, который ездит в трамваях и пристает к пассажирам, может быть душевно болен. К тому же от психических заболеваний никто не застрахован. Среди участников процесса есть те, кто выступает за возвращение к советской системе, при которой человеку было сложно обратиться за квалифицированной помощью, не попадая в поле зрения специалистов психоневрологического интерната. Поэтому важно, чтобы депутаты Госдумы, которые трудятся над разработкой обновленного законопроекта, делали это в тесном взаимодействии с психиатрами. Пришло время перемен, но главное — чтобы они были во благо.