Ей было шесть лет, когда вместе с мамой и четырьмя сестрами ее угнали в Германию. Сейчас Александре Михайловне 84 года, но она еле сдерживает слезы, вспоминая накануне Международного дня освобождения узников фашистских концлагерей о страшном времени, проведенном в лагере смерти.
Первые зверства
Александра была четвертым ребенком в семье крестьян Михаила и Матрены Машкариных. Последней стала Нина, родившаяся в 1940-м. Жили в селе Уланово под Орлом, помимо работы в поле имели домашнее хозяйство. Старшие сестры — Мария, Татьяна и Анна — доили коров, кормили кур, ухаживали за огородом.
К началу войны отец девочек работал в Ленинграде. Там же умер и похоронен. Но о его смерти семья узнала намного позже…
— 12 марта 1942 года в наше село вошли немцы, и сразу же пошли по дворам: без всяких церемоний забирали скот, свиней, птицу. А затем стали выгонять жителей: кого в чем застали, в том и тащили на улицу: «Шнеле, фрау, шнеле, киндер!» — рассказывает Александра Михайловна. — Как только мы вышли, фрицы облили хату бензином и подожгли. А нас — все село, в котором было, наверное, около ста домов, — погнали за 60 километров в Орел на станцию.
Все мужчины находились на фронте, группа пленных состояла из женщин, стариков и детей. Женщины с младенцами или маленькими детьми, которые не могли быстро идти, часто отставали — тяжело было их нести. Тогда фашист выхватывал сверток из рук матери, подбрасывал его в воздух и расстреливал. А обезумевшую мать, пытавшуюся дотянуться до мертвого тельца на земле, тащили в строй к остальным.
— Я видела это своими глазами. И хотя была еще мала, меня сковывал ужас и страх от такого зверства. А на несчастных матерей лучше было вовсе не смотреть. Наша мама и старшие сестры несли Нину по очереди, только поэтому удалось ее спасти от такой же чудовищной участи.
За колючей проволокой
В Орле пленных, количество которых увеличилось за счет жителей других деревень, набили в теплушки — вагоны без крыши. Состав с живым товаром отправили через Брянскую область, Белоруссию и Польшу — в Германию.
— Много раз поезд останавливался из-за бомбежек или нападения партизан, тогда нас под охраной выгоняли в лес, а затем снова грузили в вагоны. Сбежать не было никакой возможности: мы стояли в плотном кольце охраны. К несчастью, партизаны, которые отчаянно боролись с фашистами, не смогли нас вызволить. Многие погибли.
В дороге пленных не кормили, только давали воду. В туалет приходилось ходить в штаны или прямо на пол вагона.
— Наконец поезд остановился, и мы услышали команду выходить. Это был немецкий город Гера. Нас собрали в кучу и погнали полями и лесами куда-то в пригород — там находился концентрационный лагерь. Он был довольно большим: окружен колючей проволокой, внутри — несколько больших бараков, туалет и еще какие-то постройки. Крематорий стоял от лагеря немного в стороне, о его предназначении мне скоро пришлось узнать…
Взрослых сразу разлучили с детьми. Малыши жили отдельно, подростки и дети, которые уже могли работать, — со взрослыми. Помимо женского, был и мужской барак. В нем жило много военнопленных, особенно поляков. Их часто допрашивали, жестоко пытали, но они держались и нас, детей, учили терпению: «Скоро нас всех освободят, а пока слушайтесь охранников».
Детей сдавали в аренду
Александру и Нину поместили в одном бараке, маму и старших сестер, которым на тот момент исполнилось 14, 12 и 9 лет, — в другом, огороженном колючей проволокой. Виделись очень редко: взрослых каждое утро увозили на фабрику сучить нитки для парашютов, обратно привозили поздно, когда дети уже спали.
— Я присматривала за сестренкой, отвечала за нее. Она описается, а оплеухи получаю я. Вообще, охранницы нещадно били детей резиновыми дубинками и всем, что попадалось под руку, если те не успевали добежать до туалета. Нас в самом начале предупредили, что за мокрые штаны и солому, на которой мы спали, будут строго наказывать. Но это нельзя назвать наказанием, это было истязание, — качает головой Александра Михайловна. — Детей в бараке было много, но все старались стать для окружающих невидимыми. Никакого шума, тем более игр или смеха. Да и откуда бы на них взялись силы? Кормили какой-то пустой баландой, в которой, кроме воды, ничего не было. Александра Михайловна говорит, что за все годы, проведенные в лагере, ей в тарелке даже травинки ни разу не попалось.
— Мы, дети, тоже работали: нас сдавали в аренду местным жителям, на огороде у которых мы рвали сорняки и пропалывали грядки. Охранницы приговаривали: будете хорошо арбайтен — будете жить, нет — пойдете в печь. При этом строго запрещалось есть не то что овощи, но даже сорванную траву. Я на работы всегда брала Нину, учила ее, что делать, и следила, чтобы она не совала в рот овощи.
Но были дети, которые не выдерживали и срывали какой-нибудь огурец или помидор. Расправа за это не заставляла себя ждать: их прямо на месте жестоко избивали.
— По окончании дня детей возвращали в лагерь. Нередко охранницы приходили к нам, выбирали самого худенького, изможденного ребенка, и с фразой «Плохо работал — будешь гореть», уводили. Больше мы его не видели.
«Гостинцы» от фрау
Немцы тоже были разными. На фабрике, где работали пленные женщины, трудились и местные фрау. Некоторые иногда подсовывали узницам еду, говорили, чтобы спрятали и передали детям. Узнав, что у Матрены Елизаровны пять дочерей в лагере, заворачивали для нее кусочки хлеба, сыра, овощей — того, что не пахло. Умоляли, чтобы не выдавали благодетелей, если при обыске у них найдут гостинцы: таких сочувствующих могла ждать смерть или такая же лагерная роба.
— Иногда нам с Ниной доставалось какое-нибудь лакомство на один укус, которое мама, соблюдая все меры предосторожности, просовывала нам в темноте через колючую проволоку, — вспоминает Александра Михайловна, и в ее голосе звучат слезы. — Однажды мама сообщила, что немцы куда-то увезли Таню: накануне у нее разболелся живот, она сильно мучилась. Мы все сильно волновались, боялись, что Татьяну убили, но спросить об этом не решались. Однако через несколько дней ее вернули: сестре удалили аппендицит.
— Немцы относились к нам, как к рабам, а потому и заботились о нас в меру своего понимания. Сестра была хорошей работницей, поэтому ее не убили, а решили прооперировать. Вообще, я считаю чудом, что все мы выжили в концлагере, все вернулись домой…
Освобождение
В начале мая 1945 года заключенных лагеря в Гере освободили американцы. Как все это происходило, Александра Тараненко не помнит. Но хорошо запомнила, как союзники привели детей на речку и стали купать, оттирать мылом и мочалками. Несчастные за все время плена не знали, что такое душ — мылись под дождем, а потому обросли коростами и обзавелись вшами.
— Американцы нас выхаживали: учили матерей, как нужно кормить детей — каждый час, но по чайной ложке. Еды было много: шпик, хлеб, овощи, тушенка. Нам хотелось наброситься на еду тут же, но после этого мы умерли бы в страшных муках от заворота кишок.
Было тепло, а потому бывшие узники жили на берегу реки. Когда они немного набрались сил, американцы посадили их в поезд и отправили в СССР. На границе всех прибывших проверял НКВД, им выдали справки и кое-какие документы.
Машкарины добрались до родного села, но нашли его в руинах. Те жители, что вернулись раньше, вырыли себе землянки, по которым и разобрали многочисленное семейство. Позже помогли им тоже выкопать себе жилище. В землянке женщины прожили семь лет, пока местные власти не построили для них деревянный дом.
Александра окончила пять классов школы и, будучи комсомолкой, отправилась на уборку урожая в Казахстан. Здесь трудилась семь лет, познакомилась с будущим мужем, Владимиром Григорьевичем, который работал мастером на элеваторе. Он был на хорошем счету, поэтому, когда его начальника перевели на Кубань, тот позвал его с собой. Поселились в поселке Сенном Темрюкского района, где муж строил элеватор. Александра сначала работала продавщицей, затем буфетчицей в столовой. Позже переехали в Краснодар.
У Александры и Владимира Тараненко двое сыновей, внучка и двое правнуков. В данный момент Александра Михайловна находится на лечении в краевой клинической больнице No2. Мы желаем ей скорейшего выздоровления и благополучия.
