Для своей Родины наш народ, если требовалось, оставлял на произвол судьбы нажитое добро, поджигал свои дома, отдавал ей столько крови, сколько нужно, чтобы вызволить ее из беды.
Неутомимы во всякой опасной и тяжелой работе
По подсчетам русского историка В.О. Ключевского, великорусская народность в период своего становления за 234 года (1228-1462 гг.) вынесла 160 внешних войн. Только силой оружия Россия смогла отстоять свою государственность, поэтому в случае военной опасности не только княжеская дружина и профессиональная армия вставали на борьбу с врагом, но и простые жители.
В 1576 году в ходе Ливонской войны (1558-1583 гг.) шеститысячный русский отряд вторгается в Ливонию. Крепости Леаль, Лоде, Фикель, Габсаль сдаются ему без единого выстрела. Жители Габсаля, хорошо знакомые с нравами немецких воинов, с удивлением обнаруживают, что русские, вступив в город, не грабят и не насилуют женщин. На радостях отцы города вечером после капитуляции устраивают пир с танцами, желая блеснуть перед «варварами» пышностью одежд и изяществом манер местных патрициев.
«Варвары» в самом деле были поражены и переговаривались между собою: «Что за странный народ эти немцы! Если бы мы сдали без нужды такой город, то не смели бы поднять глаз на честного человека, а царь наш не знал бы, какою казнию нас казнить».
С одних и тех же крепостных стен для немецких бюргеров и русских ратных людей открывались совершенно разные виды: бюргеры различали главным образом, как легко неприятелю взять Габсаль в кольцо блокады, а русские прикидывали, сколько бы они положили в крепостной ров вражеских солдат, доведись им сесть в осаду.
Ливонский хронист Рюссов, ярый ненавистник московитов, тем не менее, отдает им должное за стойкость, с которой они выдерживали осады: «Русские в крепостях являются сильными боевыми людьми. Происходит это от следующих причин. Во-первых, русские — работящий народ: русский в случае надобности неутомим во всякой опасной и тяжелой работе, днем и ночью, и молится Богу о том, чтобы праведно умереть за своего государя. Во-вторых, русский с юности привык поститься и обходиться скудной пищей; если только у него есть вода, мука, соль и водка, то он долго может прожить ими, а немец не может. В-третьих, если русские добровольно сдадут крепость, как бы ничтожна она ни была, они не смеют показаться в своей земле, так как их умерщвляют с позором; в чужих же землях они не могут, да и не хотят оставаться. Поэтому они держатся в крепости до последнего человека, скорее согласятся погибнуть до единого, чем идти под конвоем в чужую землю. Немцу же решительно все равно, где бы ни жить, была бы только возможность вдоволь наедаться и напиваться. В-четвертых, у русских считалось не только позором, но и смертным грехом сдать крепость».
«Только бы польских и литовских людей в Смоленск не пустить»
На Западе давно утвердился взгляд, согласно которому оборона крепости имеет смысл и морально оправдана лишь в том случае, если ее защитники имеют шансы выжить. В противоположном случае, то есть если укрепления недостаточно надежны или гарнизон слишком малочислен, или не хватает военного снаряжения либо продуктов питания, или потеряна надежда на деблокирующий удар своей армии, или имеется еще какая-нибудь важная причина для капитуляции, оборона превращается в бессмысленное кровопролитие. Совсем по-иному думали русские, обороняющие крепости.
В начале XVII века в России началось Смутное время, появляются самозванцы на престоле. Начинается польско-шведская интервенция. Наши соседи решили воспользоваться сложной ситуацией в стране и попытались присвоить себе часть русских земель, а если повезет, то и сесть на русский престол.
Армия польского короля Сигизмунда III вторгается в пределы России и приступает к осаде Смоленска. С 21 сентября 1609 года по 3 июня 1611-го поляки пытаются взять город. Горожане и гарнизон под руководством воеводы Михаила Борисовича Шеина (был назначен воеводой Смоленска в 1607 г.) защищают город. В городе было около 5,5 тыс. ратных людей, то есть военнослужащих, поляков в начале осады насчитывалось 22 тысячи.
За время осады успело рухнуть Московское государство: в 1610 году царя Василия Шуйского свергли с престола, бояре для защиты Москвы от Лжедмитрия впустили в нее польское войско гетмана Жолкевского и отправили в стан Сигизмунда посольство, чтобы просить у него сына, королевича Владислава, на русский трон. Сигизмунд соглашается, но требует от послов Смоленск. Послы передают его слова смолянам.
Так, совершенно неожиданно для защитников города, им пришлось самим решать, продолжать ли оборону или впустить Владислава с польским войском. Над Смоленском не было уже верховной власти, церковь освободила всех от клятвы верности низложенному царю, смоляне с крепостных стен видели пленного Шуйского в королевском лагере на пути в Варшаву — некому было «казнить их казнью» за сдачу города. Многие русские города признали Владислава царем, и поляки на этом основании называли жителей Смоленска изменниками.
К тому же город в течение года выдержал осаду, горел от раскаленных польских ядер, страдал из-за отсутствия соли и был поражен каким-то поветрием. Превосходство польской армии было очевидным, падение крепости оставалось лишь делом времени, так как неоткуда ждать помощи, а условия сдачи были милостивыми. Не пора ли подумать о жизни женщин и детей, прекратить бессмысленное кровопролитие?
Дети боярские, дворяне и стрельцы колебались в ответе, воевода молчал, архиепископ безмолвствовал. Черные люди посадские, ремесленники и купцы настояли на обороне до конца. Перед русским посольством во главе с митрополитом Филаретом смоленские представители — дети боярские и дворяне — разъясняли, что, хотя поляки в город и войдут, но важно, чтобы их, смолян, в том вины не было. Поэтому они решили: «Хотя в Смоленске наши матери, жены и дети погибнут, только бы на том стоять, чтобы польских и литовских людей в Смоленск не пустить».
Ядро народного ополчения
Потом был приступ. Поляки, взорвав башню и часть стены, трижды вламывались в город и трижды откатывались назад. Потом вновь перешли к осаде, днем и ночью засыпали Смоленск ядрами. Затем снова приступали к крепости, снова отступали, снова долбили ее стены и башни из пушек, снова вели подкопы и взрывали укрепления. И так в течение еще одного нескончаемого года.
К лету 1611 года число жителей сократилось с 80 до 8 тысяч, а оставшиеся в живых дошли до последней степени телесного и душевного изнурения. Когда 3 июня королевская артиллерия, сосредоточив весь свой огонь на свежеотстроенном участке стены, разрушила его полностью и войско Сигизмунда вошло наконец в город через пролом, поляки, литовцы, казаки и наемники устроили среди населения жестокую резню. Те смоляне, которым невмоготу было видеть над Скавронковской башней польское знамя, заперлись в соборной церкви Богородицы и взорвали под собой пороховые погреба.
Михаил Борисович Шеин вместе с 15 ратниками и семьей заперся в одной из крепостных башен и долго отбивал нападающих. Вняв мольбам членов семьи, Шеин вышел из башни. Его сразу же доставили в ставку к Сигизмунду III.
Сигизмунду передали ответ пленного смоленского воеводы Шеина на вопрос о том, кто советовал ему и помогал так долго держаться: «Никто особенно, никто не хотел сдаваться». Эти слова были правдой. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных мечу. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и разрешил всем, кто не хочет перейти на королевскую службу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто еще мог идти.
Защитникам Смоленска, оставившим свой разрушенный город, мысли не могло прийти о том, что истинными победителями остались они, а не поляки.
Польская и литовская шляхта, истомленная долгой осадой, сразу же после взятия города разошлась по домам, несмотря на все уговоры короля. Сигизмунд с одними наемниками был не в состоянии продвинуться дальше, вглубь России, и оказать существенную помощь засевшему в Москве польскому войску. Восстановив укрепления и оставив в крепости гарнизон, он был вынужден вернуться в Варшаву.
В России между тем начиналось народное движение за освобождение Москвы и восстановление Московского государства. Сложными путями смоляне приходят в Нижний Новгород как раз тогда, когда Кузьма Минин бросает свой клич. Смоляне первыми откликаются на призыв, образуя ядро собираемого народного ополчения. Потом в его рядах с боями доходят до столицы, отражают у Новодевичьего монастыря и Крымского моста последний, самый страшный натиск войска польского гетмана Ходкевича, прорывающегося к осажденному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону, и наконец на Каменном мосту во главе с князем Дмитрием Пожарским принимают капитуляцию королевских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота.
Приговор за госизмену
Судьба смоленского воеводы Михаила Борисовича Шеина также имеет определенный исторический интерес. Вернувшись из Польши по обмену военнопленными в 1619 году, он в 1632-м по указу царя Михаила Федоровича возглавил десятитысячную рать, отправленную отвоевывать потерянный Смоленск, польский гарнизон которого насчитывал около 4,5 тыс. человек. Едва русские расположились под городом, отстроили палисад и деревянную крепость, острожек, как на помощь осажденным пришел с 30-тысячной армией Владислав, теперь уже король Польши.
Осаждающие оказались между двух огней. Прорвать внешнее кольцо и дать бой в чистом поле русская рать не могла из-за численного и, главное, качественного превосходства регулярного польского войска; отсиживаться в окружении также не было никакой возможности, поскольку запасы продовольствия быстро подходили к концу. К тому же иностранные наемники, бывшие на этот раз под началом у Шеина, громко требовали сдачи, грозя бунтом и переходом в польский лагерь.
Полякам, со своей стороны, не было смысла лезть на русские укрепления; дожидаться же того, чтобы упорные московиты перемерли с голоду или пошли на безоговорочную капитуляцию, тоже не хотелось — и так всю зиму пришлось провести в поле без дела. Так или иначе, Шеину удалось выговорить условия выхода из окружения. Оставшимся при нем 8,5 тыс. ратников вместо польского плена было обеспечено право на свободный уход, также за ними сохранялись знамена, 12 полевых орудий, холодное оружие и мушкеты с зарядами.
Пятая часть вышедшей из-под Смоленска рати погибла в пути. Шеин в докладе, представленном боярской думе, привел точную цифру убыли от болезней: 2004 ратника. Кремль не оценил дипломатического искусства своего воеводы. Несмотря на то, что отступление от Смоленска, судя по посылаемым в январе-феврале грамотам, одобрялось московским правительством, Шеину и его помощнику Измайлову было предъявлено обвинение в государственной измене. Бояре выговаривали им: «А когда вы шли сквозь польские полки, то свернутые знамена положили перед королем и кланялись королю в землю, чем сделали большое бесчестие государеву имени…». Выговор завершился приговором.
28 апреля 1634 года воевода Шеин вместе со своими товарищами был казнен на Красной площади в назидание тем, кто сомневается, что Смоленск все же будет русским.
«Убейте меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля»
Тот же дух пронизывает указы и распоряжения Петра I. Пытаясь излечить свою армию от шока, полученного под Нарвой в 1700 году, Петр дает следующее указание: «Я приказываю вам (солдатам и казакам, составляющим вторую линию) стрелять во всякого, кто бежать будет, и даже убить меня самого, если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля». В составленном царем морском уставе говорится: «Все воинские корабли Российские не должны ни перед кем спускать флаги, вымпелы и марсели под страхом лишения живота». Ни один европейский государь не отдавал никогда подобных распоряжений, ни один европейский морской устав не грозит смертной казнью за сдачу потерявшего боеспособность корабля.
Европейцы, напротив, в капитуляции перед превосходящими силами противника не находили и не находят ничего предосудительного. Много внимания уделяется внешней стороне подобных актов. Вступление армии Наполеона в столицу Австрии Вену в 1805 году, по описанию его участника, французского офицера, выглядело так: «Жители обоих полов теснились в окнах; красивая национальная гвардия, расположенная на площадях в боевом порядке, отдавала нам честь, их знамена склонялись перед нашими орлами, а наши орлы — перед их знаменами. Ни малейший беспорядок не нарушал этого необыкновенного зрелища».
В Пруссии все происходит столь же красиво. Штеттин, первоклассная крепость с многочисленным гарнизоном и сильной артиллерией, капитулирует перед полком французской кавалерии. Под угрозой бомбардировки сдается Магдебург. Его гарнизон, после того как сложил оружие, проходит перед маршалом Неем под мелодичные звуки оркестра. Магистрат Берлина в пышном наряде преподносит Наполеону ключи города на бархатной подушке.
Вспоминаем Пушкина, его строки о Москве:
«Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля.
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головой,
Не праздник, не приемный дар —
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Народ и армия едины
Совсем по-другому вели себя парижане в 1814 году, когда русская армия подошла к Парижу. Никто никакого сопротивления не оказывал. Как только стало известно, что штурма города не будет, а капитуляция подписана, нарядная веселая толпа французов заполняет бульвары для встречи победителей, т.е. русской армии.
Не только в понимании воинского долга отличалась Россия от Европы. Столь же глубоким было и различие в поведении мирных жителей во время войны. На Западе давным-давно установилось фактически, а затем было закреплено и в правовых нормах деление на «комбатантов» (воинов) и «нон-комбатантов» (обывателей). Первые должны по возможности щадить вторых, а вторые — беспрекословно выполнять приказания первых, не вмешиваясь в их дела. На войне народу отводилась чисто страдательная роль. Пока шведский король Карл XII осаждал столицу Дании, датские крестьяне исправно снабжали шведские войска провиантом. Это в порядке вещей.
Народные традиции Российского государства отличались в этом смысле от западноевропейских. Одна из причин этого заключалась в том, что простой, «черный» народ, обремененный налогами, никогда не был полностью свободным и от обязанностей воинской службы. Вообще говоря, всякий раз, когда иностранная армия вторгалась в Россию, война неизбежно перерастала в народную.
В период монгольского нашествия на северо-восточные русские земли в 1237-1238 гг. пять дней сражалась Рязань, вместе с дружиной князя город защищали мирные жители. Две недели сопротивлялся Батыю Торжок. Когда стало понятно, что город не удержать, были сожжены все склады с провиантом, чтобы не достались врагу. Семь недель жители обороняли Козельск. Народное ополчение вышло и на Куликово поле в 1380 году. Дети боярские, дворяне, стрельцы, посадский люд вместе с черносошными крестьянами должны были оборонять крепостные стены «украинных» городов и засечные черты. В годы Ливонской войны (1558-1583) войско Стефана Батория во время осады русских городов имело против себя не только царские гарнизоны, но и все «мирное» население, включая женщин и стариков, попов и монахов.
Награда от царя Петра I
В начале XVII века вновь возникает народное ополчение, чтобы очистить страну от польско-шведских интервентов.
Здесь хотелось бы привести один эпизод, относящийся к началу Северной войны. В июле 1701 года шведская эскадра в составе семи боевых кораблей входит в Белое море и направляется к Архангельску, чтобы, согласно королевской инструкции, «сжечь город, корабли, верфи и запасы». Шведы знают, что русские считают Архангельский порт своим глубоким тылом, а потому и рассчитывают на внезапность диверсии. Операция закончилась, однако, провалом. Шведский историк XIX века
А. Фриксель, используя сохранившуюся в архивах документацию, объясняет следующим образом неудачу экспедиции:
«Когда шведские корабли вошли в Белое море, то они стали искать лоцмана, который сопровождал бы их в дальнейшем пути в этих опасных водах. Два русских рыбака предложили тут свои услуги и были приняты на борт. Но эти рыбаки направили суда прямо к гибели шведов, так что два фрегата сели на песчаную мель. За это оба предательски действовавших лоцмана были избиты возмущенным экипажем. Один был убит, а другой спасся и нашел способ бежать. Шведы взорвали на воздух оба своих фрегата и затем возвратились в Готенбург. Царь Петр тотчас вслед за тем поспешил в Архангельск, одарил деньгами, а также из собственной одежды рыбака, который с опасностью для своей жизни посадил на мель шведские корабли».
Русские источники кое-что добавляют и исправляют в шведской версии события. Архангельский воевода князь Прозоровский через голландских купцов был осведомлен о готовившейся экспедиции, а потому запретил рыбакам выходить в море. Дмитрий Борисов и Иван Рябов ослушались приказа воеводы и были захвачены шведами, которые угрозами и посулами принудили их показать безопасный путь к берегу для высадки десанта.
Лоцманы, как видно, действительно хорошо знали свое дело, коль скоро не только посадили на мель шведские фрегаты, но и сделали это как раз напротив недавно поставленной береговой батареи. После десятичасовой перестрелки русские пушкари разбили оба корабля (другие, опасаясь мели, держались вдалеке, шведы не взорвали их, а покинули на шлюпках). Русские «обрели» на шведских судах 13 пушек, 200 ядер, 850 досок железных, 15 пудов свинца и пять флагов. Дмитрий Борисов был застрелен на палубе шведского флагмана, а Иван Рябов выбросился за борт и вплавь добрался до берега, после чего был засажен в острог за самовольный, вопреки указанию воеводы, выход в море.
Князь Прозоровский, конечно, был доволен поступком рыбаков и даже избавил Рябова от причитавшихся ему батогов (избиение деревянным прутом), но не разделял восторга царя Петра, денежного вознаграждения Рябову.
Европейский взгляд, выраженный А. Фрикселем, характеризует действия рыбаков как предательские, он подразумевает, что Рябов с Борисовым поступили бы разумно и порядочно, если бы указали шведам слабые места русской обороны и, пересчитав добросовестно заработанные деньги, с низким поклоном удалились бы. Вместо этого рыбаки с опасностью для своей жизни посадили на мель шведские корабли, и такое поведение являлось для них нормой.
«Это неразрушимое государство русской нации»
Разные шкалы этических ценностей действуют на западной и на восточной частях одного континента.
В 1812 году жители Смоленска, узнав, что армия Багратиона должна оставить город, помогают пожару, занявшемуся от французских ядер, распространиться шире; поджигают свои дома со всем скарбом; толпами уходят на восток вместе с армейскими обозами или расходятся по окрестным деревням, разнося с собой горящие угли народной войны.
Крестьяне между тем, по словам Л.Н. Толстого, «не везли сена (французам) за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его». Когда же французские фуражиры попытались воспрепятствовать этому, с их точки зрения, бессмысленному занятию, в ход пошли топоры и вилы.
Вообще, в России не было известно, что такое героизм, в том смысле, как его понимали на Западе. Героизм в его классическом понимании всегда есть исключение из правила. Герой, то есть сын бога, полубог, совершает непосильные простым смертным деяния. Но такая компания вряд ли подходила скромному Ивану Рябову, Василисе Кожиной и другим людям, защищавшим Родину от врага.
Со времен Петра понятие героизма все же вошло в обиход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло первоначальную исключительность. Как отмечают исследователи, противостояние между героем и толпой незаметно стерлось, и на его месте появилось непонятное для европейца словосочетание «массовый героизм», то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом. Это еще один из примеров того, как в одни и те же слова люди Запада и русские люди вкладывали весьма различное содержание.
«Каждый русский сознает себя частью всей державы, — писал Герцен, — сознает родство свое со всем народонаселением». Чернышевский отмечал, что сознание национального единства всегда имело решительный перевес над провинциальными стремлениями. Эта особенность русского народа хорошо сознавалась и его врагами.
Князь Бисмарк предостерегал сторонников нападения на Россию: «Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к разложению основной силы России, которая зиждется на миллионах собственно русских… Это неразрушимое государство русской нации, сильное своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей…».
Вот, собственно, ключ к пресловутой русской загадке. Он кроется в особом отношении русского народа к своему государству, в безусловном служении ему… Русские «чувствуют себя частицей одной державы».
