От автора
Мы идем к бывшему детскому саду «Садко» при заводе РИП, где сохранилось мозаичное панно, над которым работал Николай Турков-Собакин. Сегодня здесь клиника Кубанского государственного университета. День теплый, солнечный. По дороге беседуем. Убираю в сумку листок с подготовленными вопросами — на этот раз все идет не по плану. Николай Петрович отвлекается от темы, поднимает с земли ветку с каштанами и говорит:
Красивая штучка! Держите. Вы спрашивали, как именно я экспериментировал, когда работал на «Чайке»? Не только там. Самый главный эксперимент, который я ставлю по сей день, — это эксперимент над самим собой. Хочется попробовать разное в творчестве.
Подходим к мозаике. Мой собеседник собирает несколько выпавших из полотна осколков и передает их мне. Понимаю, что у меня в руке маленький кусочек истории этого города. Делаем снимки, шутим, но я стараюсь не потерять линию нашего диалога. О чем будет интервью? Не только о мозаике, случайно обнаруженной в одном из кафе на пересечении Красной и Мира и вызвавшей интерес к художнику. Мне важен сам путь.
Как это — видеть, как плоды твоей деятельности уничтожаются, превращаются в черепки и исчезают с лица земли безвозвратно? Не могу представить… Какие чувства испытывает человек, создававший их своими руками и вложивший часть себя в каждое из них? Как привыкнуть к тому, что облик города, где ты прожил большую часть жизни, меняется до неузнаваемости? Как пройти расстояние длиной в 92 года, пережить Великую Отечественную, но в конечном итоге остаться верным своему выбору, несмотря на все превратности судьбы?
Между мной и Николаем Петровичем, с которым проговорили больше шести часов, разница в полвека. С одной стороны, она ощущается, а с другой — ее нет вовсе. За то короткое время, что мы провели с ним в его мастерской на Октябрьской за чашкой и по дороге на РИП, я должна была понять, что за человек мой новый оппонент, и найти ту самую фразу, которая станет основой нашего интервью. Опыт у меня немалый, но задача оказалась сложной. У Николая Туркова-Собакина судьба уникальная. Меня поразило, насколько виртуозно он оперирует датами, точно называя года, когда происходило то или иное событие, помнит имена своих педагогов и друзей. Побывав в 1937-м, мы переносимся в 1959-й, затем на десять лет позже и оказываемся в 1946-м… Это путешествие удивительно. Не только в возрасте дело.
Поразительна сама жизнь, особенно для нас, представителей культа молодости и гедонизма, которым кажется, что сорок — это некий финал. Жизнь… Яркая, насыщенная событиями, где есть место как взлетам, так и падениям, пробам, ошибкам, случаю, дурачеству, любви. Когда отношение к годам меняется настолько, что они становятся просто цифрами. Вехами.
Николай Петрович — известная личность в нашем городе. Арт-патриарх Краснодара, как его называют в кулуарах, художник, работающий с разными материалами. Он знает о столице Кубани все, помнит скверы, улицы и здания такими, какими многие из нас их не видели никогда. Имеет непосредственное отношение к фарфоро-фаянсовому заводу «Чайка», который считался одним из крупнейших в СССР по производству посуды. Образцы тонкой керамики, результаты совместного творчества Николая Петровича и его жены Эммы, находятся в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге, во Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства в Москве, в Краснодарском краевом художественном музее им. Ф.А. Коваленко и многочисленных частных коллекциях.
«Пока тонул, перед глазами пронеслась вся жизнь»
— Николай Петрович, оказалось, что не все знают вас как Туркова-Собакина. Расскажите историю своей фамилии.
— Род наш идет от тех Собакиных, которых Иван Грозный сослал. Одну из его жен звали Марфа Васильевна Собакина. Родился я в Подмосковье, в Малаховке. В 1933 году моего родного отца расстреляли. Отчество Петрович и фамилия Турков достались мне уже от отчима. Из Малаховки мы уехали в Брянск к маминым родителям. А фамилия Собакин потерялась. При эвакуации из Брянска на Урал мама, потомственная портниха, схватила только швейную машинку ручную — немцы были на подходе. Уехали последним эшелоном, без документов.
— А немцев видели?
— Немцев я увидел уже в 1946 году. В школу ходил, а пленных же было много, одежда шикарная у них была, башмаки кованые, это запомнилось. Бабушка осталась, не уехала с нами в эвакуацию. Когда мы к ней приехали, она сказала маме: «Оставь мне Кольку на год». С удовольствием! Мама-то меня наказывала, думал, что бабушка не будет. Но у нее были свои методы воспитания. Она ставила меня в святой угол, где горела лампадка и висело 13 икон.
— Понимаю, что у вас много интересных воспоминаний, связанных с юношеством, поделитесь одним из них.
— У бабушки во дворе стоял колодец-журавль, подхожу к нему воды набрать, а там замок висит. Спрашиваю: зачем? Ты от воды умрешь, тебе так на роду написано, отвечает… Надо же судьбу испытать! Купался много и в разных водоемах. Три раза тонул за свою жизнь, но не утонул, как видите. На Урале в реке Белая, в Десне и Сосне в Ельце.
Самая страшная оказалась сосновская. Это был 1952 год. Снега нет, но мороз стоял лютый. Лед у Сосны, как зеркало, дно видно. Солнце ярко светит, красота. Там, где водоворот, не замерзло. Мы с ребятами увлекались коньками, у меня даже есть разряд, и в одно из воскресений пошли туда кататься. Накатались. Приходят девчонки к вечеру. «Пойдем кататься!» Уговорили. Разогнался как следует… и ушел в этот водоворот с головой. Течением меня сразу прижало ко льду. Начал звать на помощь. За это время перед глазами промелькнула вся жизнь.
— Как это ощущается?
— Это моментально происходит, и это удивительно. Ясно видишь все картины из жизни. Абсолютно все.
«Если пейзаж, то с краном или трубами»
— Вы собирались стать геологом и отправились в Мурманск. Сделали остановку в Ленинграде, зашли в Высшее художественно-промышленное училище барона А.П. Штиглица и дальше уже не поехали. Почему?
— Отец говорил: «Куда ты собрался? В Челябинске есть институт, зачем тебе Мурманск?» А я сказал, что страну хочу посмотреть. Выдал мне 17 рублей: «Езжай!» И я уехал. В Ленинграде действительно зашел в училище, где ко мне подошел какой-то мужчина. Оказалось, что преподаватель с мировым именем Ольшевский. А у меня альбом под мышкой. Занимался рисованием просто так, для себя. Ольшевский посмотрел: «Вы не хотите у нас остаться?» Поступил, проучился 2,5 года и сбежал.
— Мне сейчас кажется диким, что родители вас отпустили одного, что вы взяли и бросили училище, где предполагали учиться 8 лет…
— Это было абсолютно нормально. За нами же никто не смотрел никогда. Дети войны и те, что рождались сразу после ее окончания, были сами по себе. Родители работают допоздна или вообще на ночь остаются на заводе. Но у меня были обязанности, которые должен был выполнять беспрекословно. Я забирал младшую сестру из садика, приносил воду в дом, дрова, в школу всегда ходил — все это вне зависимости от ситуации. Мой отец, Турков, вообще был тринадцатым ребенком в семье. Это когда один ребенок, то над ним трясешься. А учебу бросил, потому что поехал на каникулы в Брянск, а там пацаны, с которыми учился в школе, собрались ехать в Елец, поступать в Орловское художественное училище. Интересно же прокатиться с ними!
— Елецкое училище расформировали за эксперименты. О чем именно речь?
— Там был изумительный преподавательский состав — часть педагогов была из блокадного Ленинграда. Они имели превосходное образование, которое получили в Лондоне и Берлине, они и основали это учебное заведение.
Нам разрешали изучать так называемые измы: кубизм, импрессионизм, формализм — все эти направления были под запретом тогда. Если ты пейзаж писал, то он должен был быть с кранами или трубами, в духе соцреализма. Я перешел на 4-й курс, в армии отслужил — 4,5 года в авиации, вернулся в Елец. В 1957-м пришел приказ от Министерства образования. Вывесили список из 47 городов Советского Союза, где были художественные училища, и приписку, что можно выбирать любой город.
— Заметила, что у вас в жизни часто повторяются цифры 3 и 13.
— Думаете, мистика? Когда ходил в кино в кинотеатр «Россия», где сейчас находится отель «Марриотт», то часто попадал на 13-й ряд и на 13-е место. 13 — это вообще мое счастливое число.
— Жизнь художника, в том смысле если творческая судьба его сложилась удачливо, — это случай? Сколько безызвестных в вашей сфере.
— Нет, это не случай, а то, как ты устроен. Меркантильный у тебя интерес или ты реально увлечен делом. У меня был преподаватель, который страшно не любил зубрил. Никогда этого не говорил открыто, но мы это чувствовали. Когда видел, что предмет зазубрен, прерывал, задавал вопрос и просил продолжить. А зубрила-то не может продолжать. Учитель говорил, что мы должны не зубрить, а разбираться в сути вещей.
— Если бы вы не встретили Ольшевского, стали бы вы тем, кем стали?
— Думаю, что да. Мы были босяками и беспризорниками, но нам разрешали познавать себя, проживать свою жизнь, пусть и методом проб и ошибок. Современным детям в этом плане не так повезло. Они столько всего видят, что теряются, у них притупляется вкус к жизни. Мне всегда хотелось узнать самого себя. Изучить графику, керамику, металл, обработку дерева, как тот или иной материал ведет себя при обработке. В детстве я делал коромысла — увидел, что девчонки ведрами таскают. Отец сказал: «Хочешь, научу?»
«Ты нас живописью не удивишь»
— Сегодня в Краснодаре обратили внимание на мозаики. Что думаете по этому поводу?
— Это хорошо, но поздно. Многое безвозвратно утрачено.
— Завод «Чайка», для которого вы придумывали эмблему, где работали вместе с супругой столько лет, руководили экспериментальной лабораторией, разрушен. Что вы чувствуете?
— Много всяких мыслей… Больно.
— Я вас увела от темы переезда в Краснодар. Вы могли выбрать любой город из 47, но решили поехать на юг. А сказали, что снег любите.
— Мне всегда нравились путешествия. А вообще, ситуация произошла интересная… (Задумался). Мы, ельцы, сразу устроили революцию в училище, и как-то на занятии ко мне подошел директор Павел Степанович Калягин, взял мою кисть и начал приговаривать: «Ты нас живописью не удивишь. Французы тоже писали». Прямо ему сказал, что больше не подпущу его к своей работе. На пятом курсе на защиту диплома к нам приезжает народный художник Юрий Иванович Пименов, к которому в Ленинграде я ходил на факультатив по живописи. У меня был гуашью сделан небольшой эскиз дипломной работы, назывался он «Юность», где были изображены наши девчонки на Карасуне (он тогда не был таким застроенным), и сам диплом два на два метра. Он посмотрел и сказал, что эскиз — это диплом. Я — к Павлу Степановичу. Тот в недоумении. Сделал, как изначально планировал. На защите, стоя спиной к комиссии, расставляю работы. Повернулся, рассказываю. Пименов слушает, рукой лицо подпирает. И говорит: «Кто оппонирует?» Тишина. «Всех все устраивает?» Опять тишина. Против академика кто смел что сказать? «Какие предложения по оценке?» Снова нет предложений. «Тогда у меня есть. Три. Согласны?» Начинаю нервничать. «Раз нет предложений, голосуем». Только он руку поднял, все согласились тут же. Пименов выходит и говорит мне: «Езжайте в академию. Вы точно поступите». Я спросил, сделает ли академия из меня художника. «Да вы уже художник». Уже художник?! Не хочу! Строится фарфоровый завод, туда пойду.
— Бунт?
— Скорее, дурь. А в это время, где сейчас медакадемия, а ранее пед-институт, организовали художественно-графический факультет. Там забор стоял кованый, старый, его спилили, крыльцо с зонтиком. Эмма туда же пошла учиться. Мне же пришло направление в Норильск. Какой Норильск… Я уже к Эмме симпатию испытывал. Спросил, нет ли у нее знакомых в управлении культуры. Оказалось, что есть один преподаватель. Пошли туда вместе (тогда управление находилось в здании, где сегодня Дом творчества на Красноармейской), рассказали историю. Он говорит, что помочь не может, так как перераспределением занимается Министерство просвещения. Но я не хочу в Норильск, я хочу на фарфоровый завод! Посмотрел на нас и говорит Эмме: «Кто он тебе?» — «Ну, вот дружим…» — «Если бы вы были муж и жена…» Не раздумывая я выпалил: «Эмма, выходи за меня замуж». Она опешила сначала, а потом сказала: «Наконец. Созрел».
Я очень хотел на ней жениться. Когда бывал у нее дома, мы вместе писали натюрморты. Денег не было, и вместо холстов мы натягивали мешки. Одна работа осталась. Многие хотели ее купить, и библиотека им. Пушкина предлагала. Всем отказал. Это святое. В итоге сразу пошли в загс. В 1959 году расписались, а в 1960-м родился наш сын, Виктор.
«Отсутствие тщеславия ведет к забвению»
— Где сегодня вы выставляете свои работы?
— За этот год прошли уже три моих выставки. Выставляюсь в Выставочном зале, музее им. Ф.А. Коваленко — там был фарфор и керамика.
— Уникальные изделия, выпущенные на «Чайке» малым тиражом, сегодня можно где-то купить?
— Мы хотели, чтобы экспонаты из музея фарфорового завода были переданы музею Коваленко в бессрочное и безвозмездное пользование. Не получилось.
Человеческий фактор сыграл главную роль. Знаете, вот камень лежит, о него все спотыкаются, а я захотел его поднять, и все, кто спотыкался, говорят: «Я тоже хочу этот камень!» И там точно так же. Се ля ви.
Сегодня что-то продается в интернете, появились какие-то коллекционеры, что-то хранится у меня. Очень мне хотелось, чтобы был зал, посвященный истории кубанского фарфора.
— Сделала вывод в процессе нашей дискуссии, что вы человек темпераментный. Характер вам в жизни не мешал?
— Мешал, конечно. Допустим, от заслуженного России я отказался. У меня часто спрашивали, почему я не заслуженный и не народный. А там надо было какие-то заявления писать, чтобы тебе дали. Зачем? Знаете, какую формулу я вывел на себе? Отсутствие тщеславия ведет к забвению.
— Можно ли вашу творческую биографию разделить на несколько периодов? Работа на «Чайке» — первый…
— Как эти периоды разделить? Все они разные. Или вы имеете в виду периоды как у Пикассо, например, голубой и так далее? Шучу. Нет, это все один большой путь. Мой.
«По жизни нет пустяков»
— Мы ехали в машине на завод, и вы меня поправили, когда я назвала центр Краснодара историческим. Сказали, что его давно нет.
— Потому что это так: его давно нет. Первые три свечки построили на Мира, где стояли старые особняки.
— Невозможно же сохранить все, жизнь течет и меняется. Может, человеку не стоит цепляться за прошлое?
— Правильно. Но мы же должны сохранить хотя бы какую-то историю, а когда она разрушается, то можно и на кладбище танцы устраивать, наверное…
— Какое у вас любимое место в городе?
— На даче! Если серьезно говорить, то мне всегда нравился сквер со слоником. Он ведь не такой был. Там были детские карусели, качели, атмосфера.
— Площадка есть и сегодня.
— Но она прилегает к Октябрьской, к проезжей части, где транспорт. Было прекрасное место, дети там в снегу ковырялись, в домике на курьих ножках. У меня фотография есть, как дочка из будки выглядывает. У нас тут тоже были кустарники, птицы пели. (Речь идет о месте, где сегодня находится Арт-Союз, в здании старой евангелическо-лютеранской церкви). Все повырубили.
— Как относитесь к муралам? Можно считать, что они в каком-то смысле пришли на смену мозаикам.
— Вы же сказали, что все развивается, меняется. Так и тут. Мозаика — это сложный и долговечный вид искусства. Это труд. Нужно соблюдать ее технологию. На бывшем детском садике выпали кусочки, потому что кондиционер поставили, и никто не следит за панно. Ломать не строить — душа не болит. Граффити — да, это новые краски и технологии, но это быстрое все.
— Может сегодня искусство новое слово сказать?
— Разные виды искусства есть, как они жили, так и будут жить.
— Почему к мозаике вашей, которую нашли недавно, такой повышенный интерес, как считаете? (Речь идет о мозаичном панно, разработанном для магазина «Кубань». Он был спроектирован и открылся в Краснодаре на рубеже 1970-80-х годов. Разместился на первом этаже дома на углу улиц Красной и Мира на освободившихся площадях довоенного книжного магазина, который переехал в новый Дом книги).
— Все думали, что оно исчезло, и вдруг находят. С кем встречаюсь, всегда говорю, что потерялось. Был у нас художник Анатолий Гордеев. Нам дали заказ оформить Дворец пионеров. Что там должно быть для детворы? История, сказки… Стены выровняли. Сделал он эскиз на литературную тему. Расписали. Нету! Витраж был там же по эскизу Григория Александровича Булгакова. Нету!
— Николай Петрович, что есть главное, а что пустяки? Героиня фильма «По семейным обстоятельствам» говорила, что мы часто тратим на них свое время.
— По жизни нет пустяков. Попробуйте ответить на вопрос: что для вас пустяк?
— Излишняя суета.
— А что такое главное тогда? Сколько наговорил вам, но если задуматься, то пустяков нет. Единственное, всегда удивлялся, как это хватает у людей времени сидеть и семечки грызть. У меня нет такой возможности.
Для меня лично, для моей профессии, склада характера заниматься ремонтными работами крыши дома, в котором я живу, — это потеря времени. Но если ты взял на себя обязательства, ты уже не должен считать, что теряешь время. Если это хорошо для твоего окружения.
— Вы многое пережили, но при этом не унываете, продолжаете работать, ведете общественную деятельность. Не все так могут. В чем секрет?
— Однажды отец сказал мне слова, которые я запомнил на всю жизнь: «Никогда не стой ни перед кем на коленях, не делай подлости и не завидуй».
Любопытно
В 1970-е годы преимущественно занимался оформлением фасадов и интерьеров общественных зданий в Краснодаре и крае: магазинов, детских садов, домов отдыха на побережье Черного моря, автобусных остановок. Одним из любимых приморских мест стал для него Туапсинский район, где была создана целая серия монументально-декоративных работ.
Работы
- В Краснодаре — детский сад «Садко» при заводе РИП (ул. Зиповская 4/1): два мозаичных панно и витражи. Авторы — Николай Турков, Игорь Шипельский, Владимир Устинов.
- Оформление фирменного магазина-кафетерия «Кубань» (ул. Красная, 25): мозаики, витражи, деревянные панно, резьба по гипсу и т.д.
- Витражи в ресторане кавказской кухни «Краснодар» (ул. Красная, 64).
- Витражи в министерстве сельского хозяйства (ул. Рашпилевская, 36).
- Декоративное керамическое панно для Депо РЖД (ул. Привокзальная, 11).
- Мозаичное панно для кафе «Романтики» (ул. Мира, 35).
- Витражи в Молодежном центре «Бургас» (ул. Ставропольская, 159). Авторы всех работ — Николай и Эмма Турковы.
Справка «КИ»
Николай Турков-Собакин родился 13 февраля 1932 года. Член Союза художников СССР и России, заслуженный деятель искусств Кубани, бывший директор Художественного фонда Краснодарской краевой организации Союза художников РСФСР. Живописец, график, художник декоративно-прикладного и монументального искусства, участник международных, всесоюзных, всероссийских, республиканских, зональных, краевых, городских и персональных художественных выставок. Работал технологом живописного цеха на Краснодарском фарфоро-фаянсовом заводе «Чайка» и главным художником в Краснодарском краевом худо
