Его письма «КИ» передала заслуженный журналист Кубани, директор издательства «Книга» и автор пятитомника «Письма с фронта» Татьяна Василевская. Ранее «КИ» публиковали интервью с ней. Сейчас идет работа над шестой книгой, в которой, как и в предыдущих, будут собраны сотни треугольников, документов, фотографий, открыток, написанных бойцами Великой Отечественной домой.
Строчки, полные жизни
Не в первый раз я пишу истории, которые рассказывают фронтовые письма. Но всякий раз, беря в руки треугольники, полурассыпавшиеся школьные тетрадки с дневниковыми записями защитников Отечества или листаю страницы многотомника, как будто переношусь в тревожные 1941-1945 годы. Начинаю читать строки, написанные синими или черными чернилами, — и время останавливается: перестают гудеть машины за окном, не слышно музыки и смеха, шума ветра или барабанящего по окнам дождю.
Меня затягивают слова, впечатавшиеся в почтовую, пожелтевшую от времени бумагу. И вот уже в голове звучит мужской голос: звонкий и бойкий, если автору лет двадцать, или низкий и размеренный, если слова выходили из-под пера взрослого мужчины. Для родителей, сестер или детей у него один тон — успокаивающий, мягкий, заботливый; для супруги — нежный, теплый, иногда полный тоски, а временами — упрека, что давно не писала.
Письма Всеволода Михельсона — это удовольствие вдвойне, так как написаны филологом и литературным критиком, а потому в них много деталей, эпитетов, отсылок к героям классики. Почти все они адресованы Лидочке — его дорогой супруге, которую в своих письмах он называет «родненькой», «Кошей», «бесценной девочкой». И сколько в них любви, жизни, огня, ревности и яда, если писем долго нет, раскаяния и радости, когда молчание объясняется простыми причинами, счастья, ласки, трепета, заботы — можно читать вместо любого романа.
Так давайте же начнем!
6 октября 1942 года
«Дорогая Мария Васильевна (видимо, это мама или родственница жены ВМ. — Ред.)! Вторично пишу вам в надежде найти следы Лидочки, которая должна была вам написать.
Лидочка — самая большая моя привязанность, самое дорогое в моей жизни. Только бы выбралась она из военной суматохи и добралась до вас… Лидочка вышла из Краснодара пешком в первых числах августа, дней за пять до падения города, с эшелоном нашего института, с ними были четыре подводы, человек 25 шло самих научных работников, многие из них — очень милые люди, среди них- сотрудник нашей кафедры И.И. Кравченко, его жена и сын, Богданович с дочкой и женой и ряд других. Не все из ушедших внушают мне доверие, многие из них были собутыльниками тех сволочей, которые впоследствии остались у немцев.
(…) Она шла по маршруту: Сочи- Сухуми — Тбилиси — Баку. Если она спокойно дошла до Туапсе, значит, она дошла благополучно.
Я от Краснодара сохранил ключ от комнаты, носовой платок и пару носков, больше ничего у меня нет, ни одной Лидочкиной карточки. Прошу вас, пришлите парочку Лидиных фото.
Может быть, не так далеко то время, когда мы выбьем румынско-немецкую сволочь из родного города и родной земли. Может, еще суждено нам быть счастливыми, а если не нам, то другим нашим людям на нашей земле. А пока надо много и много для этого сделать.
Ув. вас Михельсон».
1942 год
«Дорогие мои Лидочка и Мария Васильевна! Целую мою дорогую девочку, отчаянную путешественницу (…), за жизнь которой я очень и очень опасался. Молодец, Лидка! Дай лапу! Вынесла все трудности и добралась до пристани.
Когда вы ушли, мне стало известно о десантах в Белореченской и Армавире, а вы приняли именно этот маршрут. Как я себя ругал, что не настоял на маршруте на Горячий Ключ. Я начал наводить справки, написал в Сочи, в «Большевик», секретарю редакции, он мне ответил: «Нет, группы П.И. в Сочи не было», и в Крайисполкоме ничего не знают…
А теперь я спокоен и счастлив. От сердца отлегло. Мало надежды, что наши выживут в Краснодаре, но пока хочу надеяться.
Коша, пришли мне обязательно свою фотокарточку, так как у меня вытянули бумажник, и я лишился всех документов и твоей мордочки…
Ядва месяца провел в окопах на передовой и получил повышение, стал писарем штаба батальона «в уважение» к моей квалификации. Теперь живу в блиндаже от передовой на
800 метров. Я узнал все: румынскую «музыку» и ночь под дождем, и день под дождем, без костров, и снова такая ночь, и снова, и представь себе — никакого гриппа. Здоров, как вол. Когда-то увидимся?
Но если ты найдешь своих старых кавалеров или вообще какую-нибудь тыловую крысу, то смотри, я теперь увешан гранатами и автоматами, и эту тыловую крысу застрелю и вообще могу в Кирове (Лидия с Марией Васильевной находилась там в эвакуации. — Ред.) наделать много шума.
Без шуток: тем, кто мать и сестру выдал, вернусь в Краснодар, весь двор перестреляю, как собак.
Отношение ко мне со стороны начштаба, бойцов очень хорошее…»
16 декабря 1942 года
«Родненькая Лидочка! Целую и жму лапу! Получил твои письма, напиши скорее, как шла, как миновали прифронтовую полосу, как ехалось дальше, как тебя там обокрали. Как с теплым пальто? Я еще в Краснодаре очень волновался о твоей судьбе. Под Армавиром развернулись десантные операции, ну, думаю, попадут под десант. В городе многие сволочи, а институт оказался притоном подлых изменников, распускали тревожные слухи, например, что на вас напало стадо эвакуированных быков, Кириенко убит, лошади убиты, а судьба остальных неизвестна, или что Флюстикова кому-то прислала письмо, что вы возвращаетесь, и т.д. Но вот все в порядке, и я счастлив.
Как я живу? Вот сейчас ночь, я сижу в блиндаже и пишу тебе письмо, как видишь, чернилами, все оборудовано, как часы. Повар рассказывает о службе в царской армии, два старших лейтенанта слушают его, матерясь от восхищения в наиболее интересных местах, телефонист кричит: «Байкал, Байкал, Юпитер, не мешайте!» А я под румынскую музыку пишу письмо. «Скрипачи», «мамалыжники» — называют бойцы румын. А один командир роты в донесении так и написал: «Убито 13 сопливых».
День и ночь уже привычный оркестр: громыхают «катюши», рявкают немецкие четырехствольные «ванюши», бухают минометы и прочие «инструменты». А ночью иллюминация, всю ночь ракеты, трассирующие пули, как в горсаду «Море огня». В общем, весело и сердито. А письмо преспокойно пишется.
Я сейчас работаю агитатором, хожу по землянкам и блиндажам, дотам и дзотам, веду беседы с бойцами, большей частью не на литературные, а на политические темы. Бойцам нравится. Непосредственно на передовой сейчас не нахожусь, но живу очень близко и бываю ежедневно.
(…) Лаптевы, Руфины, Очереты остались у немцев, Бескровный, очевидно, дезертировал после призыва. По крайней мере, Варвара его ждала. Мать их… Мы им еще припомним.
(Перехожу на трофейную открытку). Недавно ребята разбили немецкий блиндаж. Убили матерого немчуру, офицера, судя по фото — помесь совы, шакала и крокодила. Забрали оружие, сигареты и шоколад, ром, бумагу и открытки, и одеколон, бритвы и пр. На днях поймали «языка», румына. Говорит по-русски. Я ему говорю: «Скоро Бухарест капут!» — «Да, да, — отвечает, — ой, ой, румын, гайда Бухарест, капут, капут».
Всякие дела поглощают внимание и время. Обстановка боевая. Но в минуты отдыха засосет, и вспоминается совсем другое: недавнее милое прошлое.
Я прихожу домой, ты меня узнаешь по походке и высовываешь свою милую головку в дверь. Над столом горит лампа, в комнате приятно, кипит наш чайничек, стоит твой королевски приготовленный жареный лук, мы идем по темной-темной улице за сушками и вообще на добычу. Лежат мои горы книг…
Все пропало, все надо начинать заново, если живы останемся. Но это наживем, станем старше, закаленнее, опытнее, умнее, хлебнем горя — и будем лучше чувствовать счастье, узнаем одиночество — и будем больше ценить друг друга. Отдадим много сил своей стране и народу — и научимся еще ревностнее служить Родине. Целую мою дорогую, бесценную девочку, жду письма, фото.
Севка».
23 декабря 1942 года
«Здесь, в землянке, над которой всю ночь шумят дубы, гудят и стонут от норд-оста, а их заглушает бессменный оркестр пулеметов всех калибров, минометов всех калибров, автоматов и прочего музыкального инструмента, сижу я и строчу тебе письмо. Пишу моей Коше часто и много, как выдается свободная минутка…
Твои милые письма приносят много радости, бодрости… семейного, уютного, мирного прошлого и будущего, во что я твердо верю.
Смерть летает над нашей головой и бродит за нами по пятам. Может быть, она, эта привезенная к нам фашистами старуха, и звезданет меня миной или пулей румынского автоматчика.
(…) Унемцев на поясах, на бляхах написано: «С нами Бог», а с нами — Родина, любовь, добрые пожелания всех близких и всего народа, а со мной- твоя драгоценная, трижды дорогая любовь.
В новой обстановке я прижился, привык, все это стало своим, родным, тем, что заменяет дом, семью, таким дорогим и близким. Я в прекрасных отношениях с бойцами, и уже знаком весь полк. Куда ни придешь, всюду знакомые. Живу себе поживаю, воюю, сколько сил имею. И не намерен плакаться… Бойцы любят мои беседы и с удовольствием слушают. Проводил беседы на темы: «Наша уверенность в победе», «Европа под игом Гитлера»… Беседа в 300 метрах от кукурузных румынских вояк и мышиных немецких мундиров — это новая форма лекций, к которой я уже привык (В. М., видимо, имеет в виду, что лекции проводит рядом с полями, в которых нашли свою смерть оккупанты. — Ред.).
(…) Спасибо за посылку, хоть не получил еще, но предвкушаю. Там еще одному старшему лейтенанту идет. Мы с ним обдумываем общий банкет.
До свидания».
15 января 1945 года
«Дорогая Лидочка!
Вот я и на краю родной земли — Брест. Москва, Смоленск… провожали нас снегом, каким-то особенно резвым и крупным.
Здесь потеплее. Из окна вагона интересного не увидишь, уже привычный военно-дорожный пейзаж: воронки, подорванные водокачки, техника, но наш мягкий вагон прямого сообщения проходит здесь как символ порядка и прочно установившегося мира.
На станциях — изобильные базары: молоко, яйца и т.д. Но, как ты знаешь, я еду… без гроша в кармане.
С минуту на минуту выезжаем на Варшаву.
Привет родной земле и тебе, дорогая.
Целую, Сева».
6 июня 1945 года, Германия
«Привет, Лида!
Вчера я получил первое письмо из России, и это письмо было не от тебя… Последнее время ты не торопишься с письмами, а начиная письмо, спешишь поставить подпись. Но даже скучная открытка, и та не была написана тобой. Что ж, благодарю. Солдаты отвоевали, моральные обязательства уже не так тяжелы. Солдаты сделали свое дело, солдаты могут уйти. Мне кажется, я здесь верно передал твое настроение.
В самом деле, сколько можно ждать, когда вокруг столько примеров жизни в свое удовольствие, столько легких сердец, столько нетерпеливых подруг. А война кончилась, и «Жди меня» стала смешной песенкой.
(…) Ты знаешь, дорогая, что я никогда не хотел, чтобы ты была донной Анной, тем более что на каждую донну Анну найдется свой Дон Жуан. Но я ведь еще… не каменный гость, а по стечению обстоятельств еще пока жив.
(…) Что тебе написать о Германии? Она мне не нравится. Знаешь, как кто-то написал на границе: «Вот она, проклятая!». Если свидимся, расскажу.
Ну а мы живем в деревне, тем более скучно. Работа есть, и даже много, но то, что было во время войны, важно, было делом наших жизней… волновало, было сопряжено с опасностью для жизни…
(…) Что же ты молчишь? Неужели же я прав? Право, не стоило тогда три года быть верной, чтобы на четвертый изменить. Ведь это было бы смешно.
Ну пока.
Вашу руку.
Сева».
28 июня 1945 года, Германия
«Дорогая Лидочка!
Ты пишешь, что отправляешь мне письма чуть ли не через день, я же получаю их редко. Очевидно, виной тому загруженность железных дорог.
В последнем письме ты написала, что вторично была на рентгене. Для чего ты ходила на рентген в первый раз? Неужели легкие? Что ты хотела вторично проверить? (…) Все это очень меня беспокоит. Ради бога, лечись, дорогая, не запускай болезни. И незачем ходить на стадион, если еле ноги таскаешь. Как дела сейчас с питанием? Послал тебе, кроме двух посылок, (неразборчиво) рублей.
(…) В августе думаю быть в России.
(…) Целую. Скучаю».
Справка «КИ»
Всеволод Альбертович Михельсон (31 марта 1911 г. — 20 января 1997 г.) — доктор филологических наук, профессор, автор более 90 научных трудов по русской литературе.
В 1930 году окончил литературно-лингвистическое отделение Краснодарского пединститута, в 1934-м — аспирантуру при Московском педагогическом институте им. В.И. Ленина. С 1935-го работал в Краснодарском пединституте (ныне Кубанский государственный университет), где более 40 лет заведовал кафедрой русской литературы.
В 1942 году ушел на фронт. Окончил курсы младших лейтенантов, затем Военный институт иностранных языков. Служил военным переводчиком в 16-й гвардейской воздушно-десантной бригаде. Воевал на Карельском фронте, форсировал реку Свирь, за что в августе 1944-го был награжден орденом Красной Звезды. Сянваря по апрель 1945 года участвовал в боях под Бреслау (Вроцлав).
В октябре 1945-го вернулся к преподавательской работе в Краснодарском пединституте. Доктор филологических наук, профессор Всеволод Михельсон воспитал достойную смену учеников, ставших прекрасными учителями, писателями, журналистами, учеными.
