Считается, что работа госинспектора (в простонародье — лесника) — это размеренный труд на свежем воздухе, когда параллельно можно любоваться красивыми видами нетронутой природы. Прекрасных мест в Кавказском биосферном заповеднике действительно много, но ими наслаждаются в основном отдыхающие здесь туристы. Сотрудникам, работающим на охраняемой территории, приходится часто выполнять сложные задачи, которые порой связаны с риском для жизни.
Я все пробовал
Мы познакомились с Николаем Алексеевичем Миргородским в поселке Псебай, когда были там проездом — возвращались с кордона Умпырь. Нам рассказали, что он старейший сотрудник Кавказского биосферного заповедника. Устроился работать сюда в 26 лет в 1967 году. Сейчас Николаю Алексеевичу 81 год, и он продолжает трудиться в восточном отделе.
Богатый опыт Миргородского в лесном хозяйстве уже вызывал интерес, но во время общения мы открыли у Николая Алексеевича другое не менее ценное качество — оптимизм. Герой нашего интервью легко передает его собеседнику, заряжает силой своего духа и вдохновляет жить как он: разнообразно, в полную силу, никогда не унывая. Пожалуй, ярким примером такой его жизненной установки стала фраза, которую Николай Алексеевич как бы невзначай бросил нам на прощание: «Я еще на 100-летии заповедника погуляю». Юбилей будет 12 мая 2024 года, но мы надеемся, что эту дату Миргородский с лихвой переживет.
— Почему вы пошли в заповедник?
— Тут, наверное, было много причин. Мой отец, дядя работали в Армавирском мехлесхозе. Двоюродный брат — в управлении лесного хозяйства в Ставрополе. Так что я, можно сказать, продолжил династию. Сначала увлекался музыкой. Попал в духовой оркестр, играл на баритоне. Но потом поступил в лесной техникум в Майкопе. Оттуда меня призвали в армию. Отслужил, вернулся, доучился. В 26 лет женился. Сначала пошел помощником лесничего в северный отдел заповедника, в район поселка Гузерипль. Но у меня жена медик, там у нее не было работы. Поэтому попросил перевести в Псебай. Здесь и тружусь до сих пор. Я командовал объединенным юго-восточным отделом заповедника. Сейчас — старший государственный инспектор охраны. Можно сказать, превратился уже в местное ископаемое. Возможно, в выборе моей профессии сыграл еще один момент. Как-то я случайно выстрелил из отцовского ружья в комнате. Мне было десять лет, баловался. После этого мой отец стал учить меня обращаться с оружием. Я стал ходить на охоту. Хотя, когда начал работать в заповеднике, старался избегать стрелять в животных.
— Почему?
— Мне было их жалко. Раньше у нас на кордоне Умпырь периодически проходил отстрел. Например, каждую осень мы убирали 6-8 зубров. После полного исчезновения на Кавказе этих животных здесь стали разводить гибрид — зубробизона. Тех особей, которые по экстерьеру напоминали кавказскую линию, оставляли. Кто же походил на бизонов (они более горбатые, что ли) — отстреливали. Определялся экстерьер не на глазок. Этим занимался зубровод, старший научный сотрудник. Потом отстрелы прекратились. Раньше можно было пристрелить оленя, скажем, с переломанной ногой, чтобы животное не мучилось. Но в этом вопросе даже среди специалистов ведутся споры: стоит ли убивать в таких случаях или лучше оставить все как есть. Сейчас так делать, конечно, категорически запрещено. Так вот, отстрел я обычно доверял своему напарнику. Хотя и он рассказывал, что иной раз смотрит в глаза косуле и не может в нее выстрелить. Жалко ему зверя. Ведь сколько раз животные искали у человека помощи. Мы как-то в лесу грузили дрова, так к нам прибежала косуля, которую гнал волк. Прижалась к машине, язык вывалила и стоит. Мы, конечно, ее не тронули. Постояла, отдышалась и в лес упрыгала.
— А вы мясо зубра пробовали?
— Я все пробовал. Зубр на вкус такой же, как и говядина, только грубее. Но на котлеты идет хорошо. Мясо отстреленных животных продавалось. Кстати, тогда, в 70-е годы прошлого столетия, оно было достаточно дешевым — 72 копейки за килограмм. Оленина приблизительно столько же стоила — 72-75 копеек. Мясо это закупали столовые. Брали и мы домой. Была и тушенка из зубра. Кстати, отстрел животных производился и для создания чучел. У нас в заповеднике работала таксидермическая мастерская. Делали чучела зубров, оленей, волков, косуль, серн. Все это покупали школы для живых уголков. Но сейчас мастерская закрыта. Раньше нас также просили найти интересный экземпляр животного. Скажем, череп медведя, голову кабана.
Ежегодно в 70-е годы мы искали оленя с уникальными рогами для выставки. Требования были высокие: рога должны иметь не менее восьми отростков. Мы находили и отправляли экземпляры с десятью концами — все части должны быть симметричными. Трофей везли на выставку в Венгрию, там присуждали медали.
Помню, в журнале «Охота и охотничье хозяйство» мы как-то увидели фото предоставленных нами рогов, только в статье сообщалось, что министр лесного и сельского хозяйства СССР Владимир Мацкевич добыл их в Беловежской пуще, то есть в Белоруссии.
Устраивали засады на браконьеров
— Сейчас, в 81 год, вы продолжаете ездить на кордоны?
— Наверное, с меня уже хватит, для этого есть более молодые сотрудники.
Когда в конце 60-х годов пришел в заповедник, работа там была совсем другой. Зубры были еще не на вольном выпасе, поэтому нам приходилось заготавливать для них сено на зиму. Страховой запас был 60 тонн. Это сейчас у нас существуют всевозможные механические косилки, а тогда все делалось вручную, косой. На Умпырьском кордоне мы ловили новорожденных оленят, по 27-30 голов.
— Зачем забирали детенышей?
— Разные были причины. Скажем, на реке Уруштен нас просили ловить зубрят.
Тогда советские животноводы пытались скрестить зубра с коровой. Этим занимались в станице Андрюки Мостовского района. Хотели вывести мясную породу, чтобы она за год-два до тонны веса набирала, хотя поляки за 30 лет до нас доказали, что из этого ничего путного не выйдет.
А отобрать зубренка у матери не так-то просто. Один раз на бурьянистой поляне зубренок сдох, так мать неделю от него не отходила. Тело уже вонять начало, все мухами было усыпано, а она стояла и никому не давала рядом пройти. Да и олененка просто так не поймать. Родившись, он сначала лежит, мать приходит его только покормить. Подходить к нему надо потихоньку. Если он только родился, он не убежит, а так вполне может вскочить — и не поймаешь уже. К тому же, если мать заметит, что ты хочешь забрать детеныша, может напасть. Его надо до кордона донести, там молоком отпаивать. Потом мы отправляли их в другие места страны, туда, где их было мало. В 70-е годы особенно часто отвозили оленят в Армению. Нам же приходилось готовить клетки, в которых их перевозили.
— На кордоне Умпырь мы видели памятники погибшим от рук браконьеров лесничим заповедника. Работа в заповеднике действительно настолько опасна?
— Да, это памятники нашим сотрудникам. Но они там не похоронены. Алексей Пилипенко погиб на Умпыре. Мы как раз тогда отлавливали оленят. Это был май, большая вода, мосты смыло. Приходилось переходить реку вброд на лошади. И вроде бы Алексей Харитонович принял все меры безопасности в таких случаях, высунул ноги из стремян. Но русло реки промыло. Конь споткнулся один раз, окунулся, потом второй. Тогда наш коллега не выплыл. А вот другой наш лесничий, Петр Пасечный, действительно погиб в перестрелке с браконьерами у реки Цахвоа, в районе 30-го километра. После этого в честь него назвали балку, находящуюся рядом.
— Перестрелки с браконьерами были нормальным тогда явлением?
— Вполне. Браконьеры приходили сюда из-за Кавказского хребта. Это были местные жители, горцы, которые считали, что если их деды и отцы здесь охотились, то и они имеют право это делать. Вечером мы на них засаду устраиваем, утром — они на нас. Мы тогда их ловили, отправляли в суд. Бывало, что и браконьеров подстреливали. Сейчас, конечно, этого нет. Границу надежно охраняют пограничники, они никого не пускают с той стороны хребта.
— Такое противостояние было регулярным?
— Да, браконьеры к тому же были хорошо подготовлены. Мы пока дойдем до места их охоты, они уже ушли. Браконьеры передвигались на конях или мулах, очень интересно спускали своих ослов со снежных склонов. Заворачивали в свои бурки и скатывали вниз, чтобы животное не подрало шкуру о камни. Имели они и лучшее вооружение. У них, как правило, был 10-зарядный СКС (самозарядный карабин Симонова. — Прим. «КИ».). Мы тогда ходили в лес с более простыми карабинами и револьвером системы Нагана. С последним много хлопот было. Во-первых, приходилось долго его заряжать, по одному патрону. А вечером или ночью это было особенно сложно делать. Во-вторых, чуть перекрутил барабан — и уже трудно определить, какие гильзы отработаны, а какие нет. Когда наганы заменили пистолетом ТТ, стало легче: вынул использованную обойму — поставил новую.
— А что было в заповеднике в 90-е?
— В то время на 34-м км казаки окопы копали, занимали оборону. Сначала они разоружили милицию в поселке Мостовском, а потом в горах скрывались. В то время в заповедник ездили охотиться с автоматами на «Газ-66» (грузовой автомобиль. — Прим. «КИ».) и на вертолетах. Иногда охоту сопровождала милиция. Понятно, что такое могли позволить себе только особенные люди. И никто с этим справиться не мог. Поэтому в 80-х годах зубров у нас было 1380 голов, потом их стало около 500, а потом вообще 200. В те годы через заповедник шли банды, чтобы присоединиться к грузино-абхазскому конфликту. Боевики были вооружены не только автоматами, но и тащили с собой гранатометы. Нам тогда говорили спрятать оружие, чтобы его не отобрали.
Некогда дышать
— Какое место в восточном отделе заповедника, по вашему мнению, самое красивое?
— Когда приходишь сюда впервые, все места красивые. Особенно если ходить здесь спокойно, без спешки. А то некоторые туристы пытаются посмотреть все за один день. Пробегут быстро все —
и толком ничего не увидят. Мне же особенно нравится долина рек Ацарфа, Качерга, Ачепстинское озеро, долина слияния Лабы и Умпырки. Очень красивые места. Там обзор хороший. В других местах заповедника тоже красивые виды есть. Но на той же Ацарфе, как по мне, они еще и родные.
— Что самое сложное в вашей работе?
— Труднее всего вести лесное хозяйство. Ребята уходят на недели, попадают под дождь, град. Выходишь в конце апреля — начале мая, в горах еще лежит снег, а тебе надо делать разрызску (расчистка, покос. — Прим. «КИ».) троп, восстанавливать или устанавливать заново мосты, отбоины. И все это вручную, топором. А когда после сильного ветра вываливает лес, упавшие стволы нужно раскряжевывать (поперечно распиливать. — Прим. «КИ».). А еще дерево, как назло, падает не поперек тропы, а вдоль. Приходит лето — надо заготавливать сено, изгороди городить. Иной раз мне жалко ребят, которые отправляются все это делать. Иду помогать. Все это не такая работа на природе, как многие представляют: пошел, подышал свежим воздухом, полюбовался видами. Там некогда дышать. Потом, не забывайте, что работать в высокогорье сложнее. Особенно это заметно на женщинах — раньше ведь лесничие на кордонах семьями жили. Ей еще нет 55 лет, когда на пенсию можно выйти, а у нее уже сердце покалывает. Жены говорили, что когда они спускаются с гор, то сердце болит меньше. Высокогорье как-то сказывается.
— Дышать некогда… Что же самое прекрасное тогда в работе егеря?
— По молодости моя работа меня прямо затягивала. Даже ловля браконьеров. Узнавали их заходы, проходы. Наверное, сейчас мне нравится то, что я хорошо знаю это дело и уже не представляю, как жить без него.
— Есть такие виды зверей в заповеднике, которых вы ни разу не видели?
— Я не знаю, какой меня зверь не видел. Я видел всех. В нашем, восточном, отделе всегда было больше всего зверей. Нигде такого количества в заповеднике нет. С этими животными столько историй случалось. Как-то раз на Умпыре я пошел посмотреть на только что родившегося зубренка. Вышел на поляну, смотрю: две зубрицы с малышом стоят. Пока подходил ближе, отвлекся, поворачиваюсь — на меня уже мать несется. Расстояние между нами метров десять. Еле успел за сосну спрятаться. Постоял, выглянул, смотрю: зубрица меня из виду потеряла и пошла за зубренком в другую сторону. Или иногда бывает, что крупные старые зубры оцепят молодежь и идут толпой, не сворачивая. А ты, если на их пути оказался, прячься куда придется. Один раз на Умпыре олень во время гона загнал корреспондента на березу. Журналист на дереве полчаса сидел, а зверь рогами бил по стволу. Во время рева олени становятся дурными, ничего не понимают, могут и на лошадь со всадником налететь. Или когда забираешь детеныша лани, некоторые матери уходят, а некоторые бросаются на человека. Прямо летят на тебя. У лани копыта острые, может ими и убить.
Материал подготовила София Вяткина
