Сгоняли смотреть на виселицы
— Как выживали в оккупации? Да как могли. Кукурузу ели, крупу из нее мололи. А еще в ход шли макуха, лебеда, крапива. Макуха — это выжимки из семян подсолнечника, остающиеся при изготовлении масла, они вкусные были, жирные. А еще делали лепешки (мы их называли чуреки) из диких груш. Ходили менять — далеко, аж в Новолеушковскую — вещи, какие были хорошие, на продукты. Денег не было — мы ведь во время оккупации не работали, но по немецкому порядку каждый день ходили отмечаться на бирже труда. Располагалась она в школе №2, на углу Ленина и Красноармейской.
На углу Буденного и Красной стояли четыре столба с виселицами, на повешенных висели таблички: еврей, вор, партизан. И немцы сгоняли нас к этим виселицам: смотри, мол, и тебя может ждать такое. Нам пришлось очень туго, дождаться не могли, когда наши придут и нас освободят.
Был случай: как-то иду, а мне навстречу немец: «Вас ист дас (что это такое)?» Я ему в ответ: «Немцы драпают от нас!» Он, видно, понял по интонации, что я ему надерзила — и как дал по щеке! А я ему в морду как плюну! И убежала. И тогда мама решила отправить меня в станицу, чтобы я дожила до конца войны: пешком отправила к тетке в Андреевскую. А там румыны, еще хуже. У меня в косы были заплетены красивые ленты, так один румын снял с меня эти ленты. Тут уже я язык прикусила, поостереглась. Тогда тетя мне сказала, чтоб я домой возвращалась: «Тут все на виду, он от тебя не отстанет, я боюсь за тебя». И я вернулась в Краснодар.
Чуть не расстреляли весь двор
Отмечали ли мы освобождение Краснодара? У нас ведь ничего не было — ни еды, ни выпить. Но все ликовали, все радовались, что освободились от этих паразитов и что наши пришли. Все вышли в наш большой двор: плакали, поздравляли друг друга.
А буквально за день до освобождения произошел случай, когда весь наш двор чудом остался в живых. Одна наша соседка украла у немцев мешок сухой колбасы. Как она его дотащила в свою квартиру на второй этаж, ума не приложу! А немцы квартировали в глубине квартала, в одноэтажном кирпичном доме за нашим двором — оттуда она и стянула. Пропажу быстро обнаружили: как влетел во двор немец, как начал вверх стрелять! «Где воровка? Куда побежала? Пух-пух!» — грозит нам. А мы ничего не понимаем! Нас выгнали из квартир, во дворе построили. Но тут прибежал другой, что-то быстро сказал ему: тот моментально бросил это разбирательство — и оба умчались. Это наше счастье, что они в тот день драпали и им было не до нас!
Мы соседке говорим: «Валя, как ты могла, ты ж погубила бы весь двор!» Но она отмолчалась и колбасой ни с кем не поделилась.
Последняя встреча
Двенадцатого февраля с раннего утра до нас доносились звуки бомбежки. А потом кто-то прибежал и сказал, что солдаты идут по Красной, это наши освободители! Я рванула на угол Красной и Буденного, вглядываюсь в строй — и вдруг узнаю своего отца! Я знала, что он воюет на Кубани, где-то в горах. Я закричала: «Папочка!», он увидел меня, мы обнялись. Вот такая случилась встреча, нежданно-негаданно. Я ему сказала, что дом наш цел, даже показала — с Красной была видна его глухая стена. Папу отпустили на 20 минут, я пошла проводить его за город, аж за ЗИП, потом он побежал догонять свое отделение (он был артиллеристом). А спустя год папа погиб, как нам сообщили, под Днепропетровском.
Отличная оказалась вата!
Я была активной комсомолкой, умела водить машину, и, когда узнала, что на берегу Кубани, у разбитого железнодорожного моста, много раненых, помчалась туда. И мне поручили на полуторке довести солдатиков в передвижной госпиталь, полный кузов парней набился. Передвижной госпиталь действующей армии №746 тогда располагался в двухэтажном здании на углу улиц Красной и Пашковской (сейчас там филиал КубГТУ, надстроенный после войны. — Прим. авт). Легкораненых отправляли на второй этаж, а на первый — тяжелых. Когда парней привезли, класть их было не на что: ни кроватей, ни матрасов не было — голый пол. А неподалеку от нашего дома, на Буденного, была ватная фабрика (между Коммунаров и Красноармейской, по правой стороне, если идти на Красную). Эту фабрику разбили, но я видела, что там оставались большущие катушки с прессованной ватой, под два метра высотой и метра полтора шириной. Я пошла к сторожихе, попросила две катушки для госпиталя — бойцов не на что класть! Она мне дала. До сих пор удивляюсь, как я их докатила. Толкала по одной: откачу одну — возвращаюсь за другой. Отличная была вата, слой — четыре пальца толщиной. Мы расстелили ее на полу и уложили ребят.
Потом стала ходить в госпиталь, помогать нянечкам, и меня зачислили в штат санитаркой. А через полгода госпиталь передислоцировали на новое место, но я с ними не уехала —
мама сильно болела, не могла ее бросить.
Выходили военнопленных
День спустя после освобождения города Нина Чернова вместе с мамой пришла к освобожденному лагерю военнопленных на Хакурате, надеясь отыскать сына и братишку Федора Чернова.
— Его призвали в армию перед оккупацией, думали, может, он в плен попал. Тогда туда много людей ходило: пленным через забор бросали хлеб и все, что у кого было съестного. Как потом оказалось, мой братишка погиб на Пашковской переправе, но мы не знали и надеялись, что он жив, в плен попал. Думала, вдруг среди пленных окажутся знакомые ребята, возможно, кто-то из них видел брата. Но никого из знакомых мы там не встретили, а те, кто был в силах, быстро разбежались. Тут видим: двое ребят, мальчики лет 18-19, лежат, встать не могут —
у них руки и ноги обморожены. Мы вернулись домой, взяли санки, забрали ребят и привезли к себе. Они у нас дома прожили месяца три, может, больше. Мы их выходили, парни уехали, обещали написать, приехать, но никаких весточек от них мы больше не получали. Не знаю, пережили ли войну.
А все эти разговоры, что там кого-то сожгли, неправда, ничего такого не было, — продолжает Нина Даниловна. — Улица Хакурате от нас недалеко, и, конечно, мы бы слышали и знали, что лагерь подожгли, как это было, когда горели нефтезавод и завод Седина. Да и сами ребята, которые у нас жили, никогда об этом не говорили. Они рассказывали, что сами родом с Кубани, что их морили голодом, били, пытали, но про пожар — ни слова.
Потом на месте лагеря военнопленных организовали склад НКО — Народного комиссариата обороны, я там работала. Склад обеспечивал солдат постельными принадлежностями и обмундированием.
Сергей Самовтор, кандидат исторических наук, главный специалист Государственного архива Краснодарского края, объяснил:
— Лагерь военнопленных стоял рядом с бывшим заводом им. Калинина, возможно, что и на его территории. Место это в народе называлось «ссыпки»: там был хлебный базар и амбары, куда ссыпали зерно. Вероятно, на этой территории находились и тысячи военнопленных, захваченных в ходе военных действий перед оккупацией Краснодара или когда город уже был взят, но бои еще продолжались. Таких лагерей с военнопленными в городе было с десяток.
В прошлом году между домами №207 и 209 на ул. Коммунаров был установлен памятный знак советским гражданам, замученным в фашистских лагерях на территории Краснодара во время оккупации.
Заслуженный работник культуры Кубани Надежда Суворова, более 40 лет проработавшая научным сотрудником в краевом историко-археологическом музее-заповеднике им. Е.Д. Фелицына, сообщила данные о лагере.
По данным «Журнала б/д» к 5 февраля в 132-м пересыльном лагере (именно о нем идет речь) числилось 6174 человека. На следующий день он вместе с охраной и военнопленными начал передислокацию в станицу Ивановскую. Число тех, кто оказался не готов к маршу и остался в Краснодаре, сократилось до 1350 человек. Наконец в сводке от 7 февраля было упомянуто 1430 больных военнопленных. Они остались под надзором краснодарской комендатуры и гражданских врачей. Подразделения комендатуры покинули город 11 февраля, о советских военнопленных в документах этого тылового района более ничего не сообщалось.
«После пленных ничего не оставалось, даже зеленой травки…»
Чудовищным пыткам во время оккупации Краснодара подвергались советские военнопленные. Многие из них были заняты на восстановлении разрушенных отступающими советскими войсками объектов. В частности, они строили мосты через Кубань. Очевидец тех событий краснодарец Михаил Стебловский рассказывал следующее:
«Лагерь военнопленных располагался в 300-500 метрах от самих мостов, где не проживало население. В те дни, а это было 20-25 августа, пленных начали выгонять под многочисленным конвоем с собаками на уже убранные огороды ниже мостов — «пастись». Иначе это назвать нельзя, потому что съестного там, кроме кукурузной бадылки, полусухих корней капусты, мелких корнеплодов, не было. После пленных ничего не оставалось, даже зеленой травки, стеблей и плетей тыквы. К тому времени многие были уже истощены и еле передвигались. Большинство спало под открытым небом. Если ночью, бывало, шел дождь, то пленные набивались в бараки и спали стоя. В ноябре пошли дожди и похолодало, а пленные были в гимнастерках, многие босиком…»
Текст: Марина Аванесова
