Но главным романом творчества считается «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж» — литературный памятник Екатеринодару о судьбе русского казачества, главу из которого мы публикуем ниже. Сегодня сам писатель не считает себя современным и созвучным нашему времени. Ему хочется говорить и прославлять прошлое — время, когда он сам был молодым. 30 апреля Виктору Ивановичу исполняется 85 лет.
— Виктор Иванович, как вы пришли в литературу и почему остались?
— Хоть я и считаюсь человеком, прославляющим Кубань, но родился в Сибири. А в Краснодар приехал поступать в пединститут — мечтал стать учителем литературы. Моя карьера как писателя началась внезапно и быстро. Я просто писал о том, что хотелось запечатлеть. Очень стеснялся своих литературных проб, но писать не бросал.
Большим сюрпризом стало то, что меня вообще стали печатать. И делали это легко. Я ждал непонимания, трудностей. А первый же рассказ «Брянские» опубликовали в уважаемом мною журнале «Новый мир» в 1963 году. Его редактор так и написал: «Проза у него светится, как у Бунина» (сегодня это произведение включено в серию «Шедевры русской литературы XX века». — Прим. ред.). Почему остался? Еще спрашиваешь?! Литература — это мое счастье! Моя тема — жизнь, просвеченная воспоминаниями, переживаниями. Все время пишу о том, что зовет меня оставить след. Пишу, гонимый эпической народной печалью, а может, неким колдовством. Внутри меня живет что-то и просит: пиши, живи и прославляй нашу землю в разговорах.
— Что влияет на вас как на писателя?
— Долги. Я должен написать о том, что прошло, потому что мир уже изменился… О той жизни, которая нас воспитала… Как мы жили после войны, когда были молоды. Люди остаются одинаковыми по своей сущности, но мир — нет. Мы росли в простодушии, непритязательности. Мне этого не хватает. Я остался в том времени, стараюсь не анализировать молодежь и современность.
— А интернет и новые технологии как-то вмешались в творческий процесс?
— Слышу, как ты тарабанишь пальчиками по клавиатуре, а я все еще пишу рукой. Все уже небось обо мне прочитала? Нет в этом интернете ничего хорошего. Он отвратительно действует на наших детей. И в этом виноваты мы, взрослые. Вот стоишь в школе перед детьми, читаешь свое. Перед тобой чудесные души сидят, чистые и открытые. Что ты им говоришь, то они и воспринимают. Мы сами их портим. Им жизненно необходимо высокое, доброе, тогда они, как цветы, раскрываются под каплями росы. А мы им — интернет. У нас чудные дети, нельзя думать о них небрежно.
— Прислушиваетесь ли вы к мнению читателя?
— Честно? Никогда не задумывался об этом. Мои читатели — они разного рода: преданные, случайные и любопытствующие. Есть те, кому просто мимоходом понравилось что-то из моего творчества, и благодарные за то, что пишу о волнующих их темах. А есть все острее воспринимающий читатель. Он перечитывает меня снова и снова в попытках найти истину, увидеть новые смыслы или повороты. Читатель, ставший родным, а не просто из хороших. Но таких — единицы. Получаю очень сердечные письма — увы, их тоже меньше. Есть мир, который ждет моего слова, моих книг и которому я должен ответить. И для него я работаю. Всем нравиться нельзя.
— Чем литература прошлого отличается от современной?
— В современной — меньше переживаний. Нынешние авторы не так остро чувствуют, в их произведениях много механического. Из литературы ушла душа. А русская литература не может без нее существовать, как и вся Россия. И еще один реверанс прошлому. Раньше были широко представлены литературные кружки, объединения. За счет них зачастую и жила литература. Где они сейчас? Они нужны! Это еще один слой литературного мира. Да, там много любительского, но из тех, кто там состоял, иногда вырастали великие литераторы. За это платили, за счет этих публикаций жили. Вот в нашем провинциальном городке все подобные объединения исчезли. Вернуть бы времена, когда за вечерним литературным чаем можно было послушать новых авторов.
— Писатель — это профессия или призвание?
— Нечаянное призвание. И профессией это сделать нельзя.
— Нужно ли постоянно писать, чтобы не забыть навыки?
— Пишут от большого опыта, из-за душевных волнений, из чувства благодарности. Заставить себя писать нельзя. Человек должен стараться плавно выражать свои мысли, писать при этом легко и, главное, ненатужно. Тогда навыки придут незаметно.
— Возможно ли «призвать» вдохновение?
— Вдохновение с помощью коньяка не обретешь (смеется. — Прим. ред.). Это как с влюбленностью: ее призвать невозможно.
— Сложно ли быть писателем сегодня?
— Информация погубила мир, его гармонию и литературу. И в этих стремительно меняющихся условиях быть вдумчивым писателем очень тяжело — и морально, и материально. Нам требуется спокойствие, почти монастырское. В эпоху цифрового мира люди «глотают» интернетовское чтиво в трамвае, все куда-то спешат. А это не про литературу...
Звания и награды Виктора Лихоносова
- Член Союза писателей СССР, РФ.
- Лауреат Государственной премии РСФСР им. М. Горького.
- Лауреат Международной премии им. М. Шолохова, литературной премии «Ясная Поляна» им. Л. Толстого в номинации «Выдающееся художественное произведение русской литературы».
- Награжден орденом «Знак Почета», орденом Дружбы народов, медалью РАН «За выдающийся вклад в развитие русской литературы» и дипломом ЮНЕСКО «За выдающийся вклад в мировую культуру».
- Герой труда Кубани.
- Почетный гражданин города Краснодара.
«Наш маленький Париж» (глава из романа)
— …Наш маленький Париж!.. Что было в этом?
Шутка? Злословие? Простодушное квасное настроение — так взлелеять свой отчий угол, чтобы легче его любить?
И не обронил ли те слова господин, который Парижа никогда и не видел, но ему уже одни названия гостиниц и погребков внушали форс? Малы у базаров и по улицам зашарпанные гостиницы, но сколько внушительности в вывесках и на какую заморскую жизнь они замахнулись: «Франция», «Нью-Йорк», «Тулон», «Трапезонд», «Венеция», «Константинополь»! Вноси тюки, чемоданы, живи у нас сколько хочешь. И все прочее в Екатеринодаре как в далеком великом Париже, но чуть наособицу, на свой южный казачий лад. Там, в Париже, площади, памятники и дворцы? Не отстали и мы. Вот Крепостная площадь с гордой Екатериной II, вот триумфальные Царские ворота на подъеме от станции, обелиск славы казачества в тупике улицы Красной, и неприступный дворец наказного атамана, и благородное собрание, куда на ситцевые балы съезжается весь местный бомонд, и Чистяковская роща недалеко от Свинячьего хутора, и городской сад с дубами «Двенадцать апостолов». И так же, как везде, как в самом Париже, простолюдинам устроены чревоугодные толчки — Старый, Новый и Сенной базары, и для кого попало ресторанчики, трактиры, «красные фонари» с намазанными желтобилетными дуняшками… Чем не Париж в миниатюре?!
А уж екатеринодарские женщины-казачки! M-м, они красивее, соблазнительнее худючих парижанок, и недаром же Екатеринодар по всей России слывет цветником желанных невест. У кого еще такие свежие, здоровые щечки, в чьих глазах столько сочной неги, блеска, игривого смущения, кто их горячее? Еще бледные красавицы северных лесов и среднерусских равнин кутаются в шубки и греют на диванах ножки под пледами, а уже наши казачки в легких туфельках, в тонких чулочках, укрытые от солнышка широкими шляпками, фланируют по Красной, мчатся в фаэтонах в Панский кут, а то и в Анапу, в Геленджик, молодые грубоватые офицеры, адвокаты, купеческие сынки, всякие гастролеры мысленно целуют их обнаженные ручки. Где еще допоздна, до лунного света, растворены в домах окна, из коих слышатся зазывные звуки романсов и пьесок? Где так процокают на сытых конях усатые казаки, провожаемые на лагерный сбор в беспредельную степь, затянут песню и скроются, оставляя томление в девичьей груди? Где еще увидишь стройные парады войскового круга и лихие скачки малолеток? Пусть смеются петербургские господа над нашим куркульством и вскрикивающей речью, пусть город ругают наши домашние газеты, пусть они чистят стальными перьями наши дворы и мостовые, проклинают владельцев ассенизационных обозов и с высоты пожарной каланчи морщатся на толкающихся по куткам хрюшек, но мы, его верные обыватели, рады, что кто-то выпустил слово на ветер: «…наш маленький, маленький Париж!» …Возвращаясь на извозчиках в четвертом часу утра, мы всегда будем думать, что так оно и есть, и мы разнесем эту невинную молву о Екатеринодаре по белу свету, и молва станет выше вопросительных знаков, насмешек и правды газетных писак. У нас скучнее зимой, но когда город зацветет вишней, сиренью, акацией, когда сужаются улицы сводами ветвей и по реке Кубани к Азовскому морю отплывают колесные пароходы Дицмана и Голубева, когда от Графской и Соборной по обеим сторонам улицы Красной разорванными цепочками потянется нарядная публика и над домами, над пожарной каланчой у городской думы весь долгий вечер светится сиреневая, прямо-таки парижская дымка, — откуда взять сил, чтобы бросить свой богоспасаемый град, променять его на какой-нибудь толстопятый Тамбов?!
И кому что! Благолепным старушкам — молебны, начальству —
циркуляры, приемы и торжественные выходы на парадах, приказчикам — вечерние клубы с картами, орловскому бедному крестьянину — постоялые дворы, гимназистам — домашние спектакли, бесприютным — убежище нищих, калекам — тротуары и ограды церкви. Здесь, увы и ах, каждому сверчку свой шесток. Как и в Париже. Если вам позволяет карман, вы вольны у армянина Сахава купить американскую обувь с гарантией на полгода, ювелиру Леону Гану заказать часы из Швейцарии, у братьев Богарсуковых и Тарасовых приобрести товары, какие вашей душе угодно, Мерцалову и Усаню позвонить насчет балыков и заграничных вин, а турок Кёр-оглы испечет вам к святому празднику пасху метровой высоты. Кому что!
А какое у нас длинное-длинное лето! Сколько даров земных! Вы еще спите, а по камням города, с четырех его сторон, тарахтят у окон казачьи возы. Еще всего пятый час утра, молчат павлины в саду Кухаренко, только что пробили колокола наших храмов, но у рынка свои суетные традиции. Мещане-садоводы, казаки из станиц, болгары-огородники везут к трем базарам продукты. Там в корзинах виноград; там в мешках картофель, горох, семечки, кислицы; в клетках живая птица, на мажарах арбузы, дыни. Молдаване на своих длинных подводах везут тушки барашков; за ними вслед — черкесы с бараньими с мушками, с кадками белой жирной брынзы. Куда там Парижу!
И чем же, скажите, не Париж? Такой же многоязыкий город, в котором издавна застряли, обжились и разбогатели армяне, турки, греки, болгары, евреи, немцы и даже персы.
И, говорят, на одной и той же параллели с Парижем уткнулся наш Екатеринодар.
А легенда о казаке, утонувшем посреди Красной в грязи с лошадью и пикой?
О господи, ведь это всего-навсего анекдот, побрехенька, не больше. Во хмелю ли, в дни расставаний, в записках к барышням или в час беседы с иногородними мы не перестанем хвалиться и повторять на высоких нотах: «…наш маленький, маленький Париж!..»
