Прочитала — словно посмотрела хороший, добрый советский фильм, от которого светлеет на душе. Именно такое впечатление произвели на меня мемуары краснодарки Клавдии Валериановны Радченко (1917-2011), учительницы русского языка и литературы, труженицы тыла и просто замечательной женщины, прожившей долгую и интересную жизнь.
Напечатанную и прекрасно отредактированную книжечку нам любезно предоставила дочь Клавдии Валериановны, наша читательница Валентина Анатольевна Аникиенко. Она рассказала, что мама написала воспоминания по просьбе родных, делала это долго, с большими перерывами. Огромное уважение вызывает тот факт, что мемуары были опубликованы, этим занимался внук — Виталий Гусаров. Мы опустим первую часть воспоминаний. В ней приведена информация, которая должна остаться в кругу семьи: о родственниках, кто и где проживал, чем занимался. Возьмем оттуда лишь одно предложение:
«Родилась я в 1917 году в 20 километрах от Курска, по железной дороге в сторону Воронежа, станция называется Отрешково, а деревня возле этой станции называлась Городище Безобразово». А то, что написано дальше, будет интересно широкому кругу читателей.
По приказу Сталина переселяли на Кубань
«Итак, 1934 год! Мне 17 лет, я училась в 7 классе (раньше в первый класс поступали в 9 лет). Я окончила 4 класса и два года не училась, так как не было старших классов. И только когда в селе Винниково (3 км от моей деревни) открыли школу-семилетку, я пошла в пятый класс. И вот каждый день пешком ходили мы, шесть человек (две мои двоюродные сестры, племянница невестки Настя и два мальчика). Весной и осенью было легко, а вот зимой очень трудно. Иногда нам давали из колхоза лошадь, мы сами запрягали ее по очереди и ездили. Когда была хорошая погода, то ходили на лыжах. В январе 1934 года из армии приехал брат Виктор. Он отслужил два года, и по приказу Сталина всех демобилизованных переселяли на Кубань.
На Кубани в эти годы был саботаж: казаки не хотели идти в колхозы, не давали зерно в продразверстку, зерно прятали в землю, в колодцы, сами голодали, ходили пухлые, но не сдавались. Многие умирали, в станицах некому было работать — вот и посылали русские семьи для укрепления Кубани.
Ехали в товарном вагоне с коровой
Когда Виктор приехал и рассказал, что получил путевку выехать на Кубань в станицу Ирклиевскую, то папа очень обрадовался. Он рассказывал нам, что это за райский край. Помню, папа говорил: «Там фрукты: абрикосы, сливы, груши, яблоки — падают на землю, и никто не успевает их собирать, там почти нет зимы».
И мама, и старший брат с семьей согласились переселиться. И вот началась подготовка: собрали все пожитки, а их было совсем мало. В начале марта нам выделили товарный вагон, погрузили даже корову. Папа, мама, я, сестра Валя, брат Шура и старший брат Николай с семьей двинулись в новые края. А брат Виктор уже уехал в Ирклиевскую и работал там трактористом. Его семье выделили дом бывшего мельника на краю станицы. Дом был большой, под железной крышей. Брату Николаю тоже дали дом неподалеку от нашего.
Мы приехали на станцию Бурсак (недалеко от Тимашевска) 10 марта, дальше поезд не шел. Мне этот день хорошо запомнился. Было тепло, ярко светило солнце, пели птицы. А у нас в Отрешково, откуда мы приехали, лежал снег, было прохладно. В этот день мы не уехали в Ирклиевскую, не на чем было. Брат Виктор не знал, что мы приехали, телеграмм тогда не было, телефонов тоже. На ночь мы расположились на своих ящиках и узлах, спали около станции под открытым небом. Утром проснулись, и — о, ужас! — кругом бело. Ночью выпал снег, нас занесло, мы даже не проснулись. Такова Кубань: сегодня тепло, а завтра похолодание.
Дорога по вязкому чернозему и волки
И вот мы втроем: я, еще одна девушка Тюрина (они тоже ехали в этом поезде) и ее брат Тихон (вместе служил с Виктором) решили идти пешком в станицу и сказать, чтобы прислали подводы за остальными. Вышли мы рано утром, был легкий морозец. Сначала шли хорошо, потом солнце пригрело, и дорога стала вязкой, на ноги лип кубанский чернозем, тяжело было тащить ноги с грязью. Шли целый день. Уже начало смеркаться, силы были на исходе. Господи, как было трудно! А еще то тут, то там мелькали какие-то красные огоньки. Тихон сказал, что похоже на волков, нам стало страшно. Но вот показались какие-то жилые огни. Это оказалась станица Балковская. От нее до Ирклиевской оставалось 7 км. Я уже изнемогала, теряла последние силы, когда мы наконец пришли. Я шла, хватаясь за заборы. Разыскали брата Виктора, он повел меня в дом, я забралась на теплую печку и спала целые сутки. От усталости и переохлаждения потеряла голос, говорила шепотом. Виктор на второй день привез нашу семью…
Через неделю брат повел меня в школу. Это было одноэтажное здание с несколькими классными комнатами. Виктор привел меня к директору (фамилия его была Хрущев) и сказал, что я немая, потом пояснил, что я охрипла и заговорю потом. Целую неделю меня устно не спрашивали, оценки ставили за письменные работы. Иногда задавали мне вопросы, и я отвечала на них письменно. Оценки у меня были только отличные. Я сидела за партой с Шуркой Перепелицей. Она меня щипала и все говорила: «Пышечка». Дело в том, что в станице был голод, много вымерло, а те, кто остался, были какие-то желтые, худые. А я была нормальная, краснощекая, вернее румяная, нехудая.
Школу окончила на «ОХ». Что дальше?
Что меня поразило, так это то, что станица была вся заросшая бурьяном. Не было ни собак, ни кошек — их съели во время голода 1932 года, да и местных было мало. Я проучилась в этой школе до июня, окончила все на «ОХ», так записано в свидетельстве об окончании семилетнего образования (оно у меня до сих пор хранится). «ОХ» означало «очень хорошо». «Отлично» было введено позже, в 1940 году.
Вот окончила семилетку. Что дальше? Директор предложил мне остаться в школе и работать пионервожатой. А мне хотелось учиться дальше.
Однажды, перелистывая газету, нашла объявление: «Объявляется набор в строительный рабфак с семилетним образованием на второй курс. Экзамены: русский язык, история, математика. Адрес: г. Краснодар, ул. Седина, 16». Сказала родителям, что хочу туда поступить, мама стала отговаривать: «Как ты там одна будешь? Где жить, у нас денег нет».
Но я настояла, договорилась с одной подругой, Ольгой Винниковой (племянница знаменитой русской певицы Пливицкой, которая жила во Франции). Ольга решила поступать в музучилище. Собрали свои вещи и попутной подводой поехали на станцию Бурсак. Когда туда приехали, поезд на Краснодар уже ушел. Надо было ночевать на станции. Она маленькая, никаких удобств. Мы устроились в углу зала на своих вещах, так просидели всю ночь. Утром к нам подошел парень. Мне запомнилось, что он был рябой, но скромный, стал спрашивать, куда и зачем мы едем. Мы ему рассказали обо всем и добавили, что в Краснодаре никогда не были. Он взялся нам помочь. Когда приехали в Краснодар, парень сначала привел меня на Седина, 16, где размещался тогда индустриальный институт и строительный рабфак. Меня зарегистрировали и дали направление в общежитие на углу ул. Красноармейской и Пашковской. А потом я жила на улице Базарной (сейчас Орджоникидзе). Ольга же устроилась в общежитие музучилища.
«В группе появился Юра Кочетков, красивый парень»
Шел 1935 год. Экзамены я сдала успешно, и в сентябре начались занятия. Я пришла в группу, где были почти все мужчины, нас, девушек, было всего четверо. Возраст «мальчиков» — от 20 до 35 лет. В рабфак чаще всего поступали мужчины, пришедшие из армии, с производства, было много осетин, армян… Были осетины, которые плохо говорили по-русски. Историю в нашей группе преподавал Радченко Анатолий Евлампиевич, ему тогда было 25, а мне 17. Читал лекции очень интересно, эмоционально. Как только я приходила после занятий, сразу бралась за историю. Он меня хвалил: «Вот так надо отвечать, как студентка Булгакова». Прикрепил ко мне двоих осетин, чтобы я их подтягивала по предмету.
У нас в группе появился новый студент — Кочетков Юра, красивый парень, среднего роста, с курчавыми волосами, сероглазый, краснощекий. Он был отличным музыкантом — играл на мандолине, гитаре. Мы часто встречались в библиотеке, он меня провожал вечерами. В общем, мы дружили. Это, пожалуй, первое мое увлечение. Мы с ним дружили в духе того времени: ходили в горсад, в кино, в рощу. Вместе иногда уроки учили. Два года дружили и даже под ручку не ходили, я была дикарка ужасная. Юра все пел под гитару: «Как много девушек хороших…».
И вот прошло два года. 1936 год. Выпускной вечер в рабфаке (у меня все пятерки). Перед вечером ко мне подошел наш студент Алексей Кравченко и сказал: «Клава, с тобой хочет поговорить Анатолий Евлампиевич…». Когда кончился вечер, он подошел ко мне и попросил разрешения проводить. Мы шли по улице Седина… и он все спрашивал: «Как вы ко мне относитесь?» Я отвечала: «Я любила ваши уроки». А ему нужен был другой ответ. Он взял с меня слово, что я приеду в Краснодар учиться в институте, я согласилась. На следующий день уехала в Ирклиевскую. Юре я все рассказала, он очень печалился и звал ехать с ним в Ростов, поступать в университет. Мы расстались…
«Пинцетами в жилах ковыряются…»
В Ирклиевской я пробыла два месяца. За это время получила два письма от Анатолия Евлампиевича, в которых он объяснялся со мной и усиленно звал в Краснодар. Я ответила согласием. И вот в конце июля мы со старшей сестрой Лидой поехали в Краснодар…».
Далее Клавдия Валериановна описывает, как трудно она выбирала профессию. Хотела стать медиком, но в «анатомке» не понравилось, как «девушки-студентки сидят около трупов и копаются пинцетами в жилах, сосудах». Она подала заявление в пединститут, который тогда был в одном здании с мединститутом — на Седина, 4. Но когда сдавала экзамен по математике, преподаватель уговорил ее поступать на матфак. Учась там на первом курсе, юная Клавдия поняла, что «совершила глупость» и перешла на литфак.
«Анатолий Евлампиевич был поражен, как это деревенская девушка сама все решала. Его это удивляло и, как мне казалось, обижало… На первом курсе Анатолий приехал к нам в Ирклиевскую просить моей руки…».
Одного ученика вышвырнула из кабинета
В 1938 году пара поженилась. Жили в коммуналке на ул. Шаумяна, 119. «Комната была высокая, около четырех метров потолок, кухни не было… вода во дворе, туалет тоже». Единственное, что хорошо, — через полтора квартала Сенной рынок…».
На следующий год у супругов родилась дочка Валя, а еще через год Клавдия окончила учебу на литфаке.
«Муж очень гордился мною. Он устроил меня в педучилище, где сам преподавал историю. Я стала вести там русский язык и литературу… Но вскоре училище закрыли, и я пошла работать в СШ №41. Вот где был ад. У меня классы, дети сумасшедшие. Я молоденькая, худенькая, постоянно красневшая под любым возбуждением, вызвала у детей желание поиздеваться. Так было сорвано три урока, пока я не вышла из себя, схватила одного за шиворот и, открыв ногой дверь, вышвырнула его из кабинета… Помогло!
Люди скупили крупы, сахар, соль, спички
Это было лето 1941 года, июнь. Мы в отпуске, собираемся на море в Геленджик. Уже куплены путевки, билеты, сложены чемоданы… И вдруг!!! 22 июня 1941 года ровно в 12 часов дня по радио объявили: «Экстренное сообщение. Выступление Молотова, министра иностранных дел». Анатолий весь напрягся и говорит: «Это не к добру». И правда! Молотов объявил, что на Россию напали немцы, объявлена мобилизация. Мы так и ахнули. Сдали билеты, путевки и стали жить по-другому: в тревоге, в ожидании чего-то страшного. Люди сразу подняли панику, скупили крупы, сахар, соль, спички. Мы каждый день ждали: вот-вот сообщат, что немцев выгнали и войне конец. Но проходили дни, недели, месяцы, а немцы уже захватили Украину, Белоруссию. В городе идет мобилизация. Многих наших товарищей призвали в армию. И вот очередь дошла и до нашего дома. В августе принесли повестку Анатолию. Я ревела…
Продолжила работать в СШ №41… обстановка в городе была тревожная… Анатолий прислал мне письмо с попутчиком, просил уехать из Краснодара. Но мы боялись двинуться. И вот однажды в Краснодар (это было в июле 1942 г.) к нам приехал Жора, мой брат, он служил уже майором ВВС и сказал: «Немедленно собирайтесь, немцы у Ростова. Наш штаб эвакуируется на Кавказ. Я вам пришлю машину, будьте готовы».
Мы быстро собрали все необходимое, ценное, сели в машину и поехали на вокзал… Погрузились в вагон пассажирского поезда. Сначала было все нормально, мы проехали уже много станций, приближались к Армавиру. Я взяла на руки Валю, подошла к окну, оно было открыто. И вдруг вижу грузовую машину, которая шла параллельно поезду. В кузове увидела Сашу (младшего брата), он сидел на узлах, рядом невестка Ната (жена брата Виктора) и Аня (жена Жоры). Около шофера сидела мама. Я стала кричать, они услышали, Саша остановил машину, подскочил к поезду, прокричал: «Увидимся в Армавире!»
Схватила ребенка и побежала за поездом
Кто меня толкнул подойти к окну? Как случилось, что встретились одновременно поезд и машина?! Чудо, да и только!.. За несколько километров от Армавира на нас налетели немецкие самолеты, началась бомбежка. Начали кричать: «Разбегайтесь!» Я схватила Валю и побежала из вагона, легла на локти, накрыв собой ребенка, слышу пулеметную дробь. Слава богу, в нас не попали. Рядом со мной лежал какой-то военный командир и лихорадочно смотрел в небо. Я немного даже усмехнулась, что ему вдруг страшно, а мне не очень. В ответ: «Ты не была на фронте, тебе это не понять». И вдруг команда: «По местам! В вагоны!».
Все побежали. Я схватила Валю, но пока я добежала, поезд уже тронулся. Я схватила поручни одной рукой, а подтянуться не могу, колеса так и тянут мои ноги, в голове тысяча мыслей: «Сейчас я попаду под колеса. Если брошу ребенка — спасусь, не брошу — погибнем вместе». Со всех сил сжала руку с ребенком, стала подтягиваться, но сил нет… И вдруг слышу: «Держи ребенка!». Тот самый военный схватил меня за талию и втолкнул в тамбур… Я потеряла сознание… Очнулась, когда мы въехали на станцию Армавир.
Город бомбили, мы снова выбежали из вагона, побежали в траншею, я зацепилась каблуком за рельсы, потеряла туфлю. В траншее на нервной почве заснула. Валя теребила мое лицо и будила меня. К вечеру бомбежка кончилась. Я стала искать брата Сашу, но их нигде не было. Ночью наш поезд прибыл в Минеральные Воды. Нам объявили, что дальше он не пойдет. Военные пешком пошли, а нас выгрузили за станцией, и мы ночь спали на узлах.
«Старики в свежих рубашках, на руках хлеб-соль»
Утром пошли в ближайшее селение купить еды. А там в это время готовили к эвакуации скот. Мы стали упрашивать, чтобы нас взяли с собой. Управляющий эвакуацией сказал: «Берем при условии, что сами будете править лошадьми и по дороге доить коров». Мы обрадовались… Забыла сказать, вместе с нами ехали двадцать семей одесситов. Мы видели, что армия отступает, на дорогах брошенные сумки, телогрейки. Жители станиц говорили: «Куда вы едете? Уже Георгиевск взят, немцы не сегодня-завтра здесь будут». Одесситы волнуются, плачут, состояние у всех жуткое…
Утром…слышим пулеметные очереди… к нам мчатся мотоциклисты, на ходу стреляют. Окружили наш обоз, сразу разделили: справа русские, слева — евреи. Бедные одесситы подняли такой плач, страшно было. Я схватила документы и стала рвать справку о том, что я жена лейтенанта, но вместе с этим случайно порвала свидетельство о рождении Вали. На этом «памятнике» оккупации и сейчас видно, когда мы были зарегистрированы в полицейском участке…Немцы нас отпустили, велев идти в Марьинскую. Там у первого же дома сидят старики в свежих рубашках, на руках новые рушники, на них хлеб и соль. Ждут «новых правителей». На нас смотрят косо, думают, что мы жены коммунистов, никто не берет нас на квартиру, боятся. А Валя очень слабая, похудела, все время плачет. Наконец я уговорила одну бабушку впустить нас…».
Клавдия Валериановна описала, как попала потом в Пятигорск, а затем через Ростов в Краснодар — немцы издали приказ: всем эвакуированным выехать по месту жительства.
На фонарных столбах раскачивались повешенные
«Как выглядел Краснодар в период оккупации? Мрачно. Много разрушенных домов. Сначала бомбили немцы, потом наши. Людей на улицах было мало, чаще встречались военные немцы. Все как будто заснуло. Но были и ужасные сцены. Однажды я шла на рынок, чтобы продать несколько вещей, а на вырученные деньги купить еды. И увидела, как на улице Красной, там, где центральный сквер, на фонарных столбах раскачивались повешенные русские мужчины с надписью на дощечках: «Я распространял ложные слухи», «Я помогал партизанам». В одном из повешенных я узнала врача, который работал у нас в строительном рабфаке, его фамилия Булгаков (мой однофамилец). Он был в черном костюме, туфлях, шапке. И вдруг слышу душераздирающий крик. Это бежала его жена (я ее знала) и кричала, она была в одном халате, волосы распущены. Она как безумная схватила его за ноги и упала вместе с трупом. Я была потрясена. Примчались полицейские. Я убежала на квартиру. Слава богу, а то бы мне не повезло.
Там, где мы жили, у соседей был мальчик 17 лет, Володя. Хороший скромный юноша, он все время крутился около меня, помогал воду носить, дрова пилить. Однажды он признался, что влюблен в меня. Я ему сказала, что старше его на 7 лет, что есть муж, которого я жду. Основания на надежду были. Однажды хозяйка квартиры сообщила, что ее постоялец, немецкий офицер Вилли, сказал, что была Сталинградская битва, там погиб его брат, что немецкие войска отступают. Радости не было предела. Мы наблюдали, как немцы лихорадочно вели себя.
В городе горели здания пединститута, бывший крайисполком, больница, театр, почти все большие здания были взорваны. Начались аресты коммунистов, евреев, было страшно выходить на улицу. Однажды один немец, который жил у соседей, сказал: «Передайте партизанам, что завтра будет взорван железнодорожный вокзал». Но мы не знали никого и боялись, что это провокация. И вот 12 февраля рано утром мы услышали выстрелы. Это в город вошли наши. Первой была пехота, она искала оставшихся немцев. Одного застрелили в нашем дворе. Перед отступлением фашисты многих повесили. Но и наши расстреляли многих. Мы видели, как на Красной лежали немцы в одних трусах (одежду снимали местные жители).
Постепенно город заполнялся советскими солдатами, с улиц убрали трупы, начиналась новая жизнь…».